Военный совет в филях война и мир. Пересказ главы из романа «Война и мир»: Совет в Филях


Когда роман Толстого вышел в свет, далеко не вся критика была в восторге от этого произведения. Один из участников битвы писал, что он не мог «без оскорбленного патриотического чувства дочитать этот роман, имеющий претензию быть историческим». Другой критик обратился к Толстому с такими словами: «Какой бы великий художник вы ни были, каким бы великим философом вы себя ни мнили, а все же нельзя безнаказанно презирать свое отечество и лучшие страницы его славы». Что же так оскорбляло этих людей, в чем они видели презрение Толстого к своему отечеству? В той правде, которую сказал писатель о войне. Им хотелось бы прочесть книгу о легкой, бескровной победе над Наполеоном. Их не устраивало то, что война в книге Толстого - некрасива, безобразна, безнравственна.

* «Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?».

Такая война не нравилась некоторым критикам. Им хотелось прочесть о войне, описанной Бергом: «Армия горит духом геройства… такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они… выказали в этой битве 26-го числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать…» Но эти люди, предпочитающие манеру Берга, ошибались: патриотическое чувство в книге Толстого было, и оно было честнее и сильнее, чем заклинания противников романа. Война у Толстого выглядела некрасиво и устрашающе, но люди шли на нее без громких слов, потому что не могли не идти; когда решалась судьба России, они вставали на защиту своей страны, зная, что пуля не помилует, и стояли насмерть. Так видел войну Толстой, и это ценили в нем другие современники. Первый подробный разбор «Войны и мира», сделал критик Н. Н. Страхов. Он писал, что «Война и мир» подымается до высочайших вершин человеческих мыслей и чувств, до вершин, обыкновенно недоступных людям».

Глава о совете в Филях принадлежит, по-моему, к тем вершинам человеческих мыслей и чувств, о которых писал Страхов. Толстой мог бы рассказать о военном совете, на котором решилась судьба Москвы, с точки зрения одного из генералов - например, Бенигсена, спорившего с Кутузовым. Бенигсен считал, что Москву нельзя отдавать без боя, и, вероятно, в душе ненавидел и презирал Кутузова, решившегося на такой шаг. Можно было показать совет глазами Кутузова, одинокого в своем неколебимом решении спасти армию и для этого отдать Москву. Толстой выбрал иной путь. Смелость, с которой он показал Бородинское сражение глазами ничего не понимающего Пьера, - даже эта смелость меркнет перед решением показать совет в Филях глазами ребенка, шестилетней крестьянской девочки Малаши, забытой на печке в комнате, где идет совет. Малаша не знала того, о чем мы прочли в предыдущих главах: Кутузов еще в день Бородина хотел атаковать французов, но это оказалось невозможно из-за огромных потерь, понесенных армией. Малаша не знала, что один только вопрос занимает теперь Кутузова: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал?»

Глазами ребенка мы еще острее видим, как грустен Кутузов, как ему тяжело, как он прячется в темном углу и не хочет, чтобы члены совета видели его лицо. Все долго ждали Бенигсена, который «доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции». Но, едва войдя в избу, он открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Несколько дней назад на Бородинском поле мы слышали, как Кутузов сказал, что скоро неприятеля погонят «из священной земли русской» - и перекрестился и всхлипнул. Эта сцена вызвала у нас волнение, жалость, гордость - множество чувств, только не раздражение.

Теперь Бенигсен говорит о священной столице - и это раздражает, как скрип ножа по стеклу; напыщенностью веет от его слов - почему? Малаша ни слов этих не поняла, ни, тем более, не могла бы почувствовать в них фальши, но в душе она невзлюбила «длиннополого» Бенигсена так же безотчетно и сильно, как полюбила «дедушку» Кутузова. Она заметила другое: Кутузов «точно собрался плакать», услышав слова Бенигсена, но справился с собой. Он почувствовал «фальшивую ноту» слов Бенигсена и подчеркнул ее, повторив сердитым голосом: «Священную древнюю столицу России!..»

Бенигсен думает только об одном - как он выглядит на военном совете. Многим из присутствующих генералов больно и тягостно обсуждать вопрос: оставить ли Москву.

многие, и Бенигсен в их числе, озабочены тем, как бы снять с себя ответственность за то, что неминуемо произойдет. Произнести такие слова, которые потом, позже, будут красиво выглядеть в истории. Вот почему его слова нестерпимо слышать: даже у ворот Москвы он думает не о судьбе России, а о своей роли в этой судьбе. Кутузов о себе не думает. Для него существует один вопрос: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения?»

Глядя на совет глазами Малаши, мы ничего не слышим, но замечаем «быстрый лукавый взгляд», брошенный Кутузовым! на Бенигсена, и понимаем, что «дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его». Кутузов напомнил Бенигсену его поражение в битве при Фридланде, где он выдвигал те же предложения, что и сейчас, и наступило молчание.

Глава о совете в Филях умещается на трех страницах, но она одна из самых важных в романе не только потому, что в ней решается роковой вопрос об оставлении Москвы. Глава эта потому поднимается «до высочайших вершин человеческих мыслей и чувств», что в ней идет речь о той степени ответственности, которую иногда, в трудные минуты, человек бывает обязан взвалить на себя; о той степени ответственности, на какую способны далеко не все люди.

Вот сколько их сидит, боевых генералов, и вовсе не все они такие, как Бенигсен; среди них - храбрецы, герои: Раевский, Ермолов, Дохтуров… Но ни один из них не решается взять на себя ответственность и произнести слова: нужно оставить Москву, чтобы спасти армию и тем спасти Россию. Потому и наступило молчание, что все поняли доводы Кутузова, но никто не решился их поддержать. Только один Кутузов, зная, что его будут обвинять во всех смертных грехах, имеет мужество забыть о себе: «медленно приподнявшись, он подошел к столу.

Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут не согласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я - приказываю отступление». И снова - эти высокие слова: «властью, врученной мне моим государем и отечеством», - в устах Кутузова не только не раздражают, они естественны, потому что естественно и величественно чувство, породившее их. Оставшись один, он думает все о том же: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?» Он не винит Барклая или кого-нибудь еще, не оправдывает себя, не думает о том мнении, какое будет теперь иметь о нем петербургский свет и царь, - он терзается за свою страну…

* «Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки…» - кричит он поздно ночью те же слова, которые сказал князю Андрею, когда только что был назначен главнокомандующим…

И будут. Именно потому будут, что старый немощный человек нашел в себе силы медленно подняться на военном совете в крестьянской избе в Филях и взять на себя ответственность за отступление от Москвы.

В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренно называла Малаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал ею шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо. Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и Казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться. Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры. Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами. Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России, или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго. Священную древнюю столицу России! — вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. — Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.) Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов. — Я, господа, — сказал Кутузов, — не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например... (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было... не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля... — Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание. Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы и чувствовалось, что говорить больше не о чем. Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него. — Eh bien, messieurs! Je vois que c"est moi qui payerai les pots cassés, — сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. — Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я — приказываю отступление. Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон. Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое-что главнокомандующему. Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь. Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же, наконец, решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?» — Этого, этого я не ждал, — сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, — этого я не ждал! Этого я не думал! — Вам надо отдохнуть, ваша светлость, — сказал Шнейдер. — Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, — не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, — будут и они, только бы...

После Бородинского сражения русская армия продолжала отступать, каждый день интенсивно преследуемая авангардом Мюрата. Из рескрипта Александра I Кутузов узнал, что до Москвы подкреплений, так ему необходимых, не будет. Тем не менее, он постоянно говорил, что у стен города произойдет сражение. После Бородина войска желали новой битвы, даже не допуская мысли о том, что Москва может быть оставлена без боя. Кутузов не мог не считаться с этим, но не мог он так же и не понимать того, что диспозиция, предложенная генералом Л.Л. Беннигсеном, была крайне неудачной, войска скорее всего были бы разбиты у стен Первопрестольной.

Для решения самого болезненного вопроса Кутузов созвал военный совет в деревни Фили, в избе крестьянина Михаила Фролова. К 4 часам вечера 1 (13) сентября в избу, где уже расположился Кутузов, стали прибывать участники совета: М.Б. Барклай де Толли, Д.С. Дохтуров, Ф.П. Уваров, А.П. Ермолов, А.И. Остерман-Толстой, П.П. Коновницын и К.Ф. Толь. Немного позднее к ним присоединились Л.Л. Беннигсен и М.И. Платов. Не было Милорадовича - он находился в арьергарде.

Дом совета в Филях, А.К. Саврасов

Единственный союзник Кутузова
Кутузов понимал, что большая часть генералов, пришедших на совет, разделяет мнение солдат о необходимости дать еще одно сражение Наполеону. Поэтому главнокомандующий нарушил традицию, по которой право высказаться первым дается младшим по чину, и сразу спросил мнения Барклая де Толли. Барклай де Толли был практически единственным союзником Кутузова. Командующий первой западной армией как никто другой имел личные причины не поддерживать Кутузова, но Барклай, как и раньше, высказался за продолжение отступления.

«Сохранив Москву, Россия не сохранится от войны, жестокой, разорительной. Но сберегши армию, еще не уничтожаются надежды отечества», - с этих слов начал свою речь Барклай де Толли, и Кутузов надеялся услышать именно это. Когда совет начинался, практически все генералы поддерживали Беннигсена, который из всех присутствующих был самым ярым сторонником нового сражения, но слова Барклая де Толли склонили Раевского, Остермана-Толстого и Толя на сторону отступления.


Военный совет в Филях. А.Д. Кившенко

Оставить Москву или сразиться под ее стенами?
Кутузов сразу обозначил свою позицию, ожидаемую для генералов и неожиданную для солдат, - на военном совете Кутузов высказался за отступление без сражения. Он пытался обставить дело так, будто бы это решение не его лично, а вызвано сиюминутной необходимостью. Он выразил свою мысль такими словами: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противостоять неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут и Москва, и Россия».

Беннигсен был возмущен такой мыслью, и продолжал в резкой форме критиковать отступление, настаивая на необходимости дать сражение на выбранной им позиции. Кутузов язвительно напомнил ему о сражении под Фридландом, произошедшем в кампанию 1807 года. Тогда русские войска потерпели сокрушительное поражение, попав в окружение. Это поражение привело к позорному Тильзитскому миру, заключение которого российское дворянство долго не могло простить Александру I. Войсками под Фридландом командовал Беннигсен, и в армии ему постоянно напоминали об этом поражении, хотя за несколько дней до него он разгромил Наполеона в сражении при Гейльсберге.

Споры становились все более жаркими, а вопрос был принципиальным. Вскоре стало ясно, что генералы разделились во мнениях, и окончательное решение придется принимать Кутузову. К этому моменту Кутузов уже твердо решил, что город надо оставить, это была необходимая жертва, которую надо было принести для победы над противником. Но более всего в тот момент он опасался падения боевого духа в войсках, опасался повторить судьбу Барклая де Толли.

«Приказываю отступать»
Когда стало понятно, что обсуждение не даст результатов, Кутузов весьма неожиданно прервал совет, длившийся чуть более часа словами: «Наполеон - бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет». Кто-то из генералов пытался что-то возразить, но Кутузов закрыл заседание словами: «Приказываю отступать».

Петр Петрович Коновницын вспоминал, что от такого решения у всех генералов волосы встали дыбом. Все время после Бородинской битвы Кутузов объяснял отступление поиском новой удобной позиции для еще одного сражения. А теперь он приказал сдать первопрестольную без боя.

Вечером 13-го сентября об этом решении главнокомандующего узнали и солдаты. Они были шокированы еще больше, чем генералы. Казалось, что они напрасно проливали кровь в генеральном сражении. Они сражались за Москву, об этом им говорили офицеры, так им говорил и Кутузов, который даже получил чин фельдмаршала в эти дни, что было еще одним свидетельством того, что скоро наступление французов будет остановлено.

Но судьба 250-тысячной Москвы уже была решена. Сами жители города были шокированы, узнав о решении армии, хотя и предполагали такой исход событий. Это был один из самых тяжелых дней во всей кампании 1812 года. Как выразился один из участников военного совета, иной раз столетия не меняют порядка сложившихся вещей, а иной раз один час решает судьбу отечества.

Хроника дня: Военный совет в Филях

В этот день состоялся военный совет в Филях, на котором обсуждалась судьба Москвы. На совете присутствовали М.Б. Барклай де Толли, Д.С. Дохтуров, Ф.П. Уваров, А.П. Ермолов, А.И. Остерман-Толстой, П.П. Коновницын и К.Ф. Толь, Л.Л. Беннигсен и М.И. Платов.

Персона: Леонтий Леонтьевич Беннигсен

Леонтий Леонтьевич Беннигсен (1745-1826)
Леонтий Леонтьевич Бе ннигсен, а вернее, Левин Август Готлиб Бени гсон, происходил из немецкого дворянского рода. Отец его был камергером и полковником гвардии в Брауншвейге, и сын отправился по его стопам. С 14 лет он служил в ганноверской армии, участвовал в Семилетней войне, получал повышения.

Однако, понимая известную бесперспективность службы в Ганновере, в 1773 г. молодой немецкий подполковник Беннигсен переводится на российскую службу в чине премьер-майора и тут же отъезжает вместе со своим полком на войну с турками. В ходе второй русско-турецкой войны (1787-1791 гг.) Беннигсен за проявленную им храбрость, хладнокровие и предприимчивость получает ряд повышений: в 1787 г. - полковника, в 1788 г. - бригадира, в 1790 г. - назначен состоять при главнокомандующем Г.А. Потемкине. За польские кампании 1792 и 1794 гг. Леонтий Леонтьевич был повышен в звании до генерал-майора, а за взятие Вильно был отмечен орденом Св. Георгия 3-й степени. В 1796 г. Беннигсен был одним из высших командиров в Персидском походе, за что, правда, уже в чине генерал-лейтенанта попал в немилость к императору Павлу I.

В 1801 г. Беннигсен участвует в государственном перевороте, приведшем к убийству императора Павла I и воцарению Александра I. Новый император восстанавливает Беннигсена на службе, дает чин генерала от кавалерии, но ко двору не приглашает.

В ходе Прусской кампании генерал Беннигсен самолично принимает командование над всей действующей армии, и после нескольких удачных операций получает официальное назначение и орден Св. Георгия 2-й степени. Под его руководством русские войска впервые сумели в сражении отразить натиск Наполеона (битва при Прейсищ-Эйлау), но были разгромлены при Фридланде, за что генерал был снят с должности, отлучен от двора и уволен в отпуск «до излечения болезни».

В войну 1812 г. Беннигсен был назначен состоять при императоре, но после его отъезда остался при штабе без какой-либо конкретной должности. С прибытием М.И. Кутузова назначен исполнять обязанности начальника Главного штаба объединенных армий: отлично проявил себя при Бородине, на совете в Филях выступал за еще одно генеральное сражение, в Тарутинском лагере интриговал против главнокомандующего, за что в середине ноября был удален из главной квартиры.

В ходе заграничных походов Беннигсен командовал Резервной армией Д.И. Лобанова-Ростовского, ополчением П.А. Толстого и войсками Д.С. Дохтурова, затем - Польской армией, участвовал в боях под Лютценом, Баутценом и Лейпцигом (за отличие 29.12.1813 возведен в графское Рос. империи достоинство), за взятие Гамбурга получил орден Св. Георгия 1-й степени, а затем пост главнокомандующего 2-й армией.

В 1818 г. Беннигсен был снят с должности по прошению и уехал в свой родовой замок близ Ганновера, где и умер в забвении в 1826 г.

27 августа (8 сентября) 1812 года
Арьергардный бой при Можайске
Персона: Тучков Николай Алексеевич (Первый)
Бородинское сражение: итоги



В своем произведении «Война и мир» Л.Н. Толстой проводит мысль о предопределенности событий. Автор считает, что личность не играет в истории решающей роли, но может влиять на историю тогда, когда ее роль в судьбе государства предначертана свыше. Так, во время Бородинского сражения «нравственная» победа была за русскими, на следующий день они были готовы продолжить битву, но оказалось, что до половины войска было потеряно. Часть из него была убита, часть – ранена.

Все здравомыслящие военные еще до совещания в Филях понимали, что нового сражения не должно быть, но это надо было услышать от Кутузова. Сам главнокомандующий постоянно спрашивал себя о том, когда же он допустил Наполеона до Москвы. Во время совета в Филях Кутузов ведет себя таким же образом, как и во время сражения под Бородино.

Он кажется безучастным, но его ум непрестанно работает. Кутузов пытается отыскать единственно правильное решение. Он верит в то, что его миссия – спасти Россию. Толстой подробно описывает сцену принятия решения по поводу Москвы. Бенигсен высказывает свое мнение, начиная с высокопарной фразы, в которой неприкрыто проступает его ложный патриотизм. Никто не может опротестовать позицию Бенигсена, боясь обвинения в трусости. Лишь Кутузов может высказаться, видя фальшь в словах выступающего.

Кутузов выбран главнокомандующим народом, в то время, как государь был против. Он, как истинный патриот, не любит позерство. Главнокомандующий совершенно уверен в том, что в Бородинском сражении победу одержали русские войска, но в то же время он считает необходимым оставить Москву.

Он полагает, что спасение России в армии, поэтому ею нельзя рисковать. Выгоднее оставить Москву, чем потерять солдат.

Кутузову чисто по-человечески очень сложно произнести вслух приказ об отступлении из Москвы. Однако мужество и здравый смысл побеждают, и он отдает приказ.

Интересно, что сцену совета в Филях мы видим глазами ребенка, шестилетней девочки Малаши, внучки Андрея Савостьянова, которая осталась в горнице, где собрались на совет генералы. Малаша – совсем еще ребенок, она способна воспринимать все происходящее лишь на подсознательном уровне. По она дала участникам совета определения, которые как нельзя лучше отражают их сущность. Кутузова она назвала «дедушкой», а Бенигсена – «длиннополым». Дедушка симпатичен девочке, он спорил с длиннополым и «осадил его». Сложившееся положение дел успокоило Малашу, она рада, что в споре верх одержал дедушка. Этот сложнейший эпизод автор вкладывает в уста ребенка, с одной стороны, чтобы показать истинность слов девочки, а с другой стороны, потому что Кутузов выбирает единственно верное решение, он не может поступить иначе. При этом главнокомандующий ищет свою вину в том, что произошло, но он абсолютно уверен в победе над французами.

Сцена совета в Филях является одной из самых важных в романе. Благодаря ему, мы ощущаем весь драматизм ситуации, понимаем, что потому что это был единственно правильный выход. Автор восхищается мудростью и прозорливостью Кутузова, тем, как он умеет вникнуть и понять любую, даже, на первый взгляд, неразрешимую ситуацию.

Главнокомандующий является истинным патриотом, ему не нужен дешевый популизм, он думает только о благе России, поэтому и его решение становится единственно возможным.

Обновлено: 2012-05-09

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Совет в Филях. (Анализ эпизода из романа Л.Н.Толстого "Война и мир", т. III, ч. 3, гл. IV.)

"Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать её ?".В этой фразе звучит борьба между Бенигсеном и Кутузовым. Бенигсен считал,что Москву надо непременно защищать,и,наверное, в душе ненавидил Кутузова. Кутузов же оставался одинок в своём непоколибимом решении спасти армию и для того оставить Москву без боя. Толстой не мог просто так,обыденно показать сцену борьбы между этими двумя людьми. Он решился на очень смелый шаг- показал военный совет в Филях глазми ребенка,шестилетней крестьянской девочки Малаши,забытой на печке в комнате,где идёт совет. Малаша не могла знать того, что было раньше: Кутузов ещё в день Бородина решился атаковать французов, но отказался от этого решния из-за угрозы потерять всю армию.Эта маленькая девочка не могла знать о том, что Кутузова последние дни волнует один лишь вопрос: " Неужели это я допустил Наполеона до Москвы, и когда я это сделал?". Поэтому-то нам и интересно увидеть детское суждение! Малаша видела только--то, что!
"дедушка",так она назвала в душе Кутузова, сидел отдельно от всех и всё думал о чём-то, что-то волновало его. Глазами ребёнка мы ещё острее видим как тяжело Кутузову, как он прячется от всех. Малаша замечает, что Кутузов постоянно борется с Бенигсеном. Как же эта маленькая девочка сумела заметить борьбу между этими двумя людьми?
Едва войдя в избу, Бенигсен говорит: "Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать её ?". Когда Бенигсен произносит эти слова, мы сразу чувствуем, как они фальшивы и неправдоподобны. Малаша, конечно же, ни слов этих не поняла, ни почувствовала в них фальши. Но в своей детской душе она невзлюбила "длиннополого" так же безотчётно, как и полюбила "дедушку". Малаша заметила другое: Кутузов,еле сдержал себя, чуть не заплакав, когда услышал фальшивые слова Бенигсена. Бенигсен думает не о судьбе России, а о себе, о том, как он выглядит на военном совете. О том же думает и большинство присутствующих на совете генералов. Всем им тяжело обсуждать вопрос об оставлении Москвы, они стараются любыми способами снять с себя ответственность, взвалить её на Кутузова. Многие, в том числе и Бенигсен, понимают, что Кутузов не думает о себе. Для него важен лишь один вопрос: " Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерей армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сраженья?". Глядя на совет глазами шестилетней девочки Малаши, мы многого не слышим, многого не понимаем. Так,в тот момент, когда Кутузов напомнил Бенигсену его поражение при Фридланде, где он действовал так же, как предлагал сейчас, мы видим только то, что "дедушка", сказав что-то "длиннополому", осадил его".
Но ведь не все из участвующих в совете были трусами. Среди них такие знаменитые люди, как Раевский, Дохтуров, Ермолов. Но ни один из них не смог взять на себя ответственность за всю страну, за целую Россию. Только один Кутузов, зная, что его обвинят во всех грехах, забыв о себе,сумел приказать отступление. Кутузов- велмкий человек! Ведь даже оставшись наедине с собой, Кутузов думает всё о том же: "Когда же наконец решилось то, что оставлена Москва?". Он не винит никого из генералов, не винит царя, не думает о том, что будут теперь говорить о нём в высшем свете. Кутузова волнует одно- судьба его родной страны.
В заключение хотелось бы сказать, что глава о военном совете в Филях является одной из самых важных в романе. В этой главе идет речь о той степени ответственности, которую в тяжёлые моменты своей жизни человек просто обязан взвалить на себя, о той степени ответсвенности, на которую способны далеко не все люди.