Давид Ливингстон: биография, путешествия и открытия. Что открыл Давид Ливингстон в Африке? Давид ливингстон краткая биография

В жизни человека необходима романтика. Именно она придает человеку божественные силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая его на великие свершения.

Фритьоф Нансен

Среди исследователей Африки Новейшего времени, зарубежных и отечественных, совершенно особое место занимает Давид Ливингстон – личность действительно необыкновенная. Об этом я задумался еще давно, более полувека тому назад, когда впервые попал на берег реки Замбези вблизи замбийского города, носящего имя Ливингстона.

Шли 60-е гг. XX в., завершалось освобождение стран Африки. И молодые независимые государства почти повсеместно уничтожали символы колониального прошлого – сносили статуи европейских монархов, генералов, губернаторов, переименовывали названные в их честь города, площади, улицы. Но город, возникший в начале XX в. вблизи одного из крупнейших в мире водопадов и получивший название Ливингстон, сохранил его и после того, как британская колония Северная Родезия стала в 1964 г. Республикой Замбия.

Водопад образует река Замбези, низвергающаяся здесь во всю свою почти двухкилометровую ширь по базальтовому уступу высотой более ста метров и устремляющаяся в узкую теснину. Шум от падающей воды слышен за много километров до того, как приблизишься к водопаду. А вблизи него мириады брызг образуют иногда такую туманную завесу, что и солнечные лучи с трудом пробиваются через нее. Коренные жители называли водопад Моси-оа-Тунья – «Гремящий дым».

В 1855 г. к этому водопаду вышел со своими спутниками Давид Ливингстон и назвал его в честь своей королевы – Виктория. Так и поныне он звучит по-английски – Victoria Falls. «Виктория-Фолс» стало и названием примыкающего к району водопада заповедника, в котором, почти как и во времена Ливингстона, можно видеть стада слонов, бегемотов, буйволов, многих других млекопитающих, сотни видов тропических птиц.

Имя же самого Ливингстона носят в Африке водопады в нижнем течении реки Конго, где она служит границей между бывшей французской колонией, а теперь Республикой Конго, и Республикой Заир, бывшей бельгийской колонией. Водопады Ливингстона до начала строительства здесь в 1968 г. гигантской заирской электростанции Инга представляли собой каскад из тридцати с лишним невысоких порогов и водопадов, следовавших друг за другом на протяжении более трехсот километров. ГЭС Инга сильно изменила ландшафт большой африканской территории по сравнению не только с далекой эпохой Ливингстона, но даже со временем, когда на этих порогах работал пишущий сегодня эти строки.

Очень важно то, что имя Давида Ливингстона не забыто и здесь, что его уважают в Африке даже за пределами тех земель, по которым проходили главные маршруты его миссионерских и исследовательских путешествий полтора века тому назад. Причина этого кроется в особенностях личности Ливингстона, в его поведении и деятельности, нашедшей отражение в опубликованных трудах путешественника, в многочисленных книгах на разных языках об этом замечательном человеке.

Каждый, кто впервые приезжает в Лондон, обязательно постарается посетить одну из главных достопримечательностей Соединенного Королевства – Вестминстерское аббатство. Это не только памятник средневековой готической архитектуры, но и воплощение национальной истории – место коронации и погребения английских королей, усыпальница самых знаменитых людей Англии – государственных деятелей, военных героев, писателей и поэтов, ученых и путешественников. В нескольких шагах от входа в аббатство под его величественными сводами хранится и прах Давида Ливингстона. На черной мраморной доске надпись:

В 1874 г. сюда, в почетную гробницу были торжественно опущены останки Давида Ливингстона. Но нет в ней его сердца. Оно захоронено сразу после кончины путешественника в маленькой африканской деревушке Читамбо в глубине Черного континента. Сердце Ливингстона навсегда осталось в Африке, где он снискал мировую славу миссионера-исследователя, где встретил свой последний час и где, как мы видели, имя его не забыто и уважаемо.

Прежде чем подробнее рассказать о том, за что Давид Ливингстон снискал всемирное признание как исследователь и гуманист, остановимся хотя бы бегло на основных вехах его биографии.

Давид Ливингстон родился в Блантайре в Шотландии 19 марта 1813 г. в бедной набожной шотландской семье. Он рано познал нужду и тяжелый труд. С десяти лет Давид стал работать на хлопчатобумажной фабрике по двенадцать, а иногда и по четырнадцать часов в день. И все же он находит силы учиться в свободные часы. Много занимается самообразованием, а в 1836 г. даже начинает учебу на медико-хирургическом факультете в Глазго.

За материальной поддержкой для продолжения учебы Давид обращается в Лондонское миссионерское общество, и с тех пор его жизнь так или иначе всегда с ним связана. Будучи на практике в лондонской больнице Чаринг-Кросс, Давид почти случайно знакомится с Робертом Моффатом, который начал вести миссионерскую деятельность в Южной Африке еще в 1816 г. Встреча эта была для Ливингстона судьбоносной: она привела его в Африку и свела с будущей женой, дочерью Моффата, – Мэри.

В 1840 г. 27-летний Давид Ливингстон получает диплом врача и официальное звание миссионера и отправляется в самом конце года (как оказалось навсегда!) в Африку. Плавание из Ливерпуля в Капскую колонию было долгим. В пути капитан корабля обучает молодого миссионера астрономии, навигации, определению географического положения по звездам. Только в июле 1841 г. Ливингстон добирается до миссионерской станции Моффата – Курумана. Ливингстон старается быстрее освоить местные языки, чтобы его проповеди были более доходчивы, работает в типографии, которую устроил Моффат, создавший грамматику языка аборигенов.

Ливингстон неоднократно надолго покидает Куруману, чтобы изучать ее ближние и дальние окрестности. В феврале 1843 г. он совершает один, верхом на воле, особенно далекое путешествие, желая подыскать место для собственной миссионерской станции. Сюда, в Маботсе, в конце того же года он переезжает с молодой женой Мэри, строит дом, школу, молельню. Но разные обстоятельства заставили Ливингстона оставить Маботсе. Он переселяется с женой еще на сто километров севернее, в Чонгуан. Здесь находится «резиденция» местного вождя, покровительствующего Ливингстону. Миссионер вновь начинает строительство, сам обжигает кирпичи для своего дома, занимается кузнечным делом, разводит сад и огород.

Но местность контролируется бурами, настроенными против миссионеров из Англии. Они препятствуют оседанию Ливингстона и здесь. Начинается новый переезд. В Колобенге миссионер строит сам уже третий свой дом в Южной Африке. Временно он с женой и первым ребенком, Робертом, живут в простой хижине. В июле постройка большого каменного дома завершена. Кроме того, Ливингстон строит в Колобенге школу и прочный дом для местного вождя, который вскоре принимает христианство.

Это была большая удача для миссионера, но тогда же «дремавшая с юношеских лет страсть к исследованиям проснулась в нем», как писал о Ливингстоне его немецкий биограф Герберт Вотте. Весной 1849 г. Ливингстон решает отправиться в дальнее путешествие с чисто исследовательскими целями. Он давно хотел увидеть таинственное озеро к северу от Колобенга, которое никто из европейцев еще не видал. Так произошло первое географическое открытие Ливингстона – озеро Нгами.

Ливингстон достиг южного края самого большого «белого пятна» в центре Африканского материка. Где-то тут, в неведомых еще европейцам просторах, зарождались великие реки Африки – Нил, Конго и Замбези. Загадка местонахождения их истоков издавна волновала умы географов. Оказавшись вблизи этой области, Ливингстон не мог отказаться от попытки разгадать ее. Все меньше его теперь привлекала оседлая миссионерская жизнь. И когда через два года после знакомства с озером Нгами он добрался до многоводной реки Лиамбье, которая оказалась в действительности средним течением Замбези, Ливингстон окончательно посвятить себя исследованию неизведанных краев. Он остался верен этому до последнего своего часа.

Шотландский миссионер и исследователь Африки. Родился в Блантайре (в окрестностях Глазго) 19 марта 1813

Родился в Блантайре (в окрестностях Глазго) 19 марта 1813. С десяти лет работал на текстильной фабрике. В 23 года окончил колледж Андерсона, а затем университет Глазго, получив дипломом врача. Обратился в Лондонское миссионерское общество, которое направило его в Южную Африку. В 1840 Ливингстон обос

новался в Курумане (совр. ЮАР) и создал там базу для миссионерской деятельности. В 1843 он прошел ок. 640 км до Маботса, в 1849 исследовал северо-восточную окраину пустыни Калахари до р.Зуга. Оттуда добрался до северо-восточной оконечности оз. Нгами. В 1851 достиг р.Замбези в Сешеке. Прошел вдоль кр

ая пустыни Калахари и достиг р.Линьянти (приток Замбези) в районе Каприви. В 1853 дошел до Сешеке и поднялся по р.Замбези до впадения в нее р.Кабомпо. Затем в Луанде (совр. Ангола) вышел к западному берегу Африки, пересек в широтном направлении материк и вышел к его восточному берегу в Келимане (сов

р. Мозамбик). Следуя по р.Замбези, в 1855 достиг водопада Виктория. Ливингстона в 1856 с восторгом встретили в Англии, а в 1858 назначили консулом в Келимане. Он исследовал реки Замбези, Шире и Рувума, а также озера Чилва и Ньяса. В 1865 возглавил экспедицию по изучению водораздела в Центральной Афр

ике, стремясь найти истоки Нила. Побывал на озерах Мверу и Бангвеулу. Во время этой экспедиции Ливингстон заболел лихорадкой и был спасен журналистом Г.М.Стэнли, нашедшим его 3 ноября 1871 в деревне Уджиджи на берегу оз.Танганьика. Во время последней попытки найти исток Нила он заболел и скончался в

деревне Читамбо на берегу оз.Бангвеулу 30 апреля 1873. Его сердце погребено в Илале, а останки были доставлены в Занзибар, оттуда перевезены в Лондон и захоронены в Вестминстерском аббатстве.

Среди книг Ливингстона – Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке (Missionary Travels and Res

Восемнадцать лет тому назад из устья Темзы выходил ничем особенным не заметный корабль, один из таких кораблей, каких тысячи ежегодно приходят к Лондону и от него отходят. На этом корабле плыл из Европы бедный и неизвестный молодой человек. Корабль пристал к африканскому берегу, молодой человек вышел на землю и углубился вдаль, в неведомые пустыни, пропал между дикими племенами, которых даже имена не были известны в Европе. Пропал и слух о бедном молодом человеке.

Время шло. Европа деятельно занималась решением своих политических и религиозных, гражданских и военных вопросов. По-прежнему в Темзу входило и из Темзы выходило множество кораблей; деловой народ толпами двигался из предместий Лондон в самый город, и — могло ли кому-нибудь прийти в голову вспомнить о каком-то молодом человеке, который восемнадцать лет тому назад уехал в Африку ? Вдруг стоустая молва прославила этого молодого человека: деловые толпы тысячами голосов стали повторят имя доктора Давида Ливингстона , предприимчивого, неустрашимого путешественника, исполненного самоотвержения и преданности своему делу миссионера. В несколько дней ученые и неученые люди в целой Европе знали о его открытиях и единодушно им удивлялись. Тотчас же все церкви евангелического исповедания в Англии согласились публично изъявить свою благодарность человеку, оказавшему столько услуг святому делу миссионерства.

До открытий Ливингстона вся южная половина Африки казалась однообразною, безжизненною пустыней; карты этой части света робкими точками изображали предполагаемые течения рек, но в некотором удалении от берегов — и точек не было. По берегам известны были редкие поселения и станции, да устья рек, в которых мореплаватели запасались водою. Далее вглубь страны — будто все только степи да степи, сожженные палящими лучами солнца, без воды, без растительности, без жизни, где безраздельно царствуют одни лютые звери, цари пустынь и степей. В эти-то дикие, неведомые края южной Африки дерзнул пробраться Ливингстон.

Задача Ливингстона состояла в том, чтобы проникнуть внутрь Африки с евангелием и проложить путь просвещению, для прекращения отвратительного торга невольниками, и он победоносным образом выполнил свою задачу. Дорога проложена, и Африка открыта для торговли и цивилизации.

С 1840 до 1849 года Ливингстон занимался изучением наречий и нравов туземцев и сделал, одно за другим, четыре большие путешествия. Каждое путешествие, взятое отдельно, так значительно, что одно могло бы навсегда прославить человека.

В первое за тем еще более важное путешествие, предпринятое в 1849 году вместе с женой и детьми, Ливингстону удалось добраться до одного из внутренних озер Африки, озера Нгами, лежащего на расстоянии 1300 верст в прямом направлении от города Капа на мысе Доброй Надежды. Об этом озере он неясно догадывался из разговоров и рассказов туземцев. Потом, все ещё вместе с своим семейством, он все дальше и дальше разведывал и открывал неизвестные до того времени края, и таким образом открыл великолепную реку Замбези, которую он считает большою дорогою для сообщения Европы с внутреннею Африкой. Наконец от 1852 до 1856 года, оставив семейство свое в Капштадте, Ливингстон один, в сопровождении нескольких туземцев, среди бесчисленньх трудностей, прошел через всю Африку, сначала с востока на запад, а потом с запада на восток на пространстве восемнадцати тысяч верст. Благодаря Ливингстону, теперь известно, что внутренняя Африка орошается многоводными реками, покрыта роскошною, разнообразною растительностью; известно, что берега этих рек населены многочисленными племенами, которые имеют понятия о торговле и уж конечно имеют ясное понятие о войне; короче сказать — известно, что южная Африка — не бесплодная, безводная, безлюдная и непроходимая пустыня, а страна с богатою будущностью, открытая для предприимчивости, торговли и миссионеров.

I

Ливингстон родился в 1813 году в Блантайре, близ Глазго, в Шотландии . Отец и мать его были люди бедные, которые должны были посылать своего десятилетнего сына работать на бумагопрядильную фабрику, чтобы его заработками поддерживать скудное существование семейства. Ему приходилось работать от шести часов утра до восьми часов вечера. При другом характере мальчик в такой работе заглох бы совершенно и одичал; но маленький Ливингстон, напротив, энергически работал для того, чтобы приобрести себе хороший запас знаний.

«Получив свой заработок за неделю (пишет Ливингстон), я купил себе латинскую грамматику и несколько лет сряду упорно учился этому языку, потом ходил в школу от 8 до 10 часов вечера, и еще работал с лексиконом до полуночи, пока мать, бывало, не отнимет у меня книг. Таким образом я прочитал многих классиков и в семнадцать лет знал Горация и Вергилия гораздо лучше, нежели знаю их теперь.

«Школьный наш учитель, получавший жалованье от фабрики, на которой я работал, был человек очень добрый, внимательный и до крайности снисходительный касательно платы с учеников, так что в его школу принимался всякий, кто только хотел».

Ливингстон читал все, что ему попадалось под руку, все, кроме романов. Книги ученого содержания и путешествия составляли для него наслаждение. После чтения, более всего он любил изучать самую природу. Очень часто, вместе со своими братьями бегая по окрестностям деревни, он собирал образчики минералов. Один раз он забрался в известковые ломки и к большому удивлению рабочих с восторгом бросился собирать раковинки, которых там было много. Один из рабочих смотрел на него с сожалением, а Ливингстон спросил его, отчего здесь такое множество раковин, и как они сюда попали?

— Когда Бог сотворил эти скалы, в то же время сотворил и раковины, — отвечал с невозмутимым спокойствием работник.

«Скольких трудов избавились бы геологи и как бы мы все недалеко ушли, если б можно было отвечать на все такими объяснениями»— замечает Ливингстон в своих записках.

«Чтоб было возможно читать, во время работы на фабрике, пишет автор, я поместил книгу на самый станок, на котором работал, и читал таким образом страницу за страницей, не обращая внимания на стукотню машин со всех сторон. Этому обстоятельству я обязан неоцененною способностью углубляться в самого себя и совершенно уединяться посреди всякого шума; эта способность была мне чрезвычайно полезна в моих путешествиях между дикарями.»

Ливингстон посвятил свою жизнь страждущему человечеству и избрал для своего служения вернейший путь: решился сделаться врачом и миссионером, и для того не щадил своих сил. В девятнадцать лет он получил место прядильщика и, при первой прибавке жалованья, начал копить деньги. Все лето Ливингстон работает неутомимо; а зимой слушает лекции медицины, греческих классиков и богословие.

«Никогда никто не помогал мне, — говорит Ливингстон с законным и полным сознанием, — и я, со временем, своими собственными усилиями, достиг бы своей цели, если б неко торые из моих друзей не посоветовали мне войти в сношения с обществом миссионеров в Лондоне, как с учреждением, основанным на самых широких христианских началах. Это общество не имеет никакого оттенка секты и посылает к язычникам не пресвитериан, не лютеран, не протестантов, но самое Евангелие Христа . — «Мне именно этого и хотелось и с таким именно направлением я мечтал об устройстве общества миссионеров. Теперь, когда вспоминаю об этой рабочей поре моей жизни, я благословляю эти минуты, и радуюсь, что большая доля жизни прошла в трудах и занятиях, которыми я достиг своего образования. Если б надо было снова пережить все то, что я пережил, я был бы очень рад и не выбрал бы другого пути жизни, может быть более легкого и беззаботного». Силой воли и неусыпными трудами глазговский прядильщик одолел все препятствия, грозившие разрушить его мечты быть миссионером, и Ливингстон с успехом выдержал медицинский экзамен. Ему хотелось сначала выбрать Китай поприщем миссионерской деятельности, но война за опиум преградила туда все пути, и Ливингстон обратился в ту сторону, где трудился и работал почтенный Моффат, — в Африку.

II

После трехмесячного плавания, в 1840 году, Ливингстон вышел на африканский берег в Капштадте. Оттуда скоро он отправился на станцию Куруман, устроенную внутри страны, за 1200 вёрст от Капа, Хамильтоном и Моффатом, к миссии которого он и присоединился.

Чтобы лучше свыкнуться с новою жизнью, Ливингстон решился удалиться от своих друзей и прожил целые шесть месяцев один одинехонек между дикарями, энергически изучая их язык, привычки и нравы. В эти шесть месяцев он так свыкся с дикарями и так хорошо и легко стал объясняться с ними, что ему не стоило большого труда входить в сношения с разными другими племенами внутренней Африки, что также дало возможность пройти в такие места, куда не осмеливался забираться ни один европеец.

Ему необходимо было привыкнуть к тяжелым и длинным походам, чтобы переносить их без усталости; вследствие этого он предпринял путешествия для открытий, в сопровождении нескольких человек туземцев. Ливингстон был худощав и вообще слабого сложения и мало надеялся на свои физические силы. Однажды он слышал, как дикари между собой подсмеивались над его слабосилием. «Вся кровь во мне закипела, говорит Ливингстон, и собравши последние силы, совершенно позабыв усталость, которая, точно, начала было меня одолевать, я пошел вперед так скоро и бодро, что смеявшиеся надо мной дикари признались мне, что не ожидали, чтоб я был такой славный ходок.» При таких неизбежно утомительных переходах приходилось часто, что жизнь его была в опасности. Между многими подобными случаями нельзя не упомянуть о встрече Ливингстона со львом, причем он спасся каким-то чудом.

Стая львов с некоторого времени не давала покоя жителям одного селения. Ночью львы пробирались в ограду, где запирался домашний скот, и выбирали там себе добычу. Наконец они стали являться и нападать на животных даже и днем. Это такой редкий в южной Африке случай, что туземцы, объясняя себе такое несчастье, придумали обвинить соседнее селение, будто тамошние жители наколдовали им эту беду и будто они все обречены в жертву львам. Надо было, во что бы ни стало, избавиться от такой беды. Обыкновенно, нужно убить хоть одного льва из стаи, и тогда все товарищи убитого уходят куда-нибудь в другое место. Когда Ливингстон услышал о новом нападении львов, он сам отправился на львиную охоту, чтобы придать несколько бодрости несчастным дикарям, которые решились от них избавиться.

«Мы приметили львов на неболышом холме, покрытом густыми деревьями. Весь народ стал кругом холма и начал, понемногу сближаясь, сходиться к логовищу. Я остался внизу холма, пишет Ливингстон, с туземным школьным учителем, прекрасным человеком, по имени Мебальв; у нас обоих были ружья. — Мы заметили одного из львов в лежачем положении, на скале. Мой товарищ выстрелил первый, но худо прицелился, и пуля только отшибла кусочек камня. Как собака бросается на пущенный в неё камень, так лев бросился, оскалив зубы, на место, в которое ударила пуля, потом в несколько прыжков очутился в кругу охотников, которые до того оробели, что все как будто забыли о своем оружии. Два другие льва остались также целы, благодаря трусости охотников, которые и не попробовали пустить в них стрелами или употребить в дело копья. Видя, что охота совсем не удалась, я пошел обратно в селение, и вдруг вижу, что четвертый лев притаился и лежит за кустом. Я нацелил на него в тридцати шагах расстояния и попал обоими выстрелами моего ружья.

— Ранен, ранен! закричала вся толпа; пойдем покончить его! Но, видя, что лев в ярости помахивает хвостом, я кричал им, чтобы подождали, пока я снова заряжу свое ружье, и уже клал в дуло пулю, когда общий крик заставил меня обернуться. Лев прыгнул ко мне, схватил меня за плечо, и мы оба покатились. Я как теперь слышу страшное рычание льва. Он трепал и тормошил меня как сердитая собака треплет свою добычу. Я так был потрясен, что нравственно совершенно оцепенел; в таком точно оцепенении, вероятно, находится мышь, когда попадается в когти кошки. Я был как в обмороке и не чувствовал ни боли, ни страху, хотя ясно понимал все, что со мной происходило. Я могу сравнить это положение с положением больного, который нанюхался хлороформу и сознательно видит, как хирург отнимает у него член, но не чувствует никакой боли. Я даже мог глядеть без содрогания на страшного зверя, который держал меня под собой. Я полагаю, что все животные находятся под этим странным впечатлением, когда достаются в добычу хищникам, и если в самом деле их состояние похоже на мое в эти ужасные мгновения, то это большое счастье, потому что это облегчает предсмертные муки и ужас смерти.

«Лапа льва всею своей тяжестью лежала у меня на затылке; поворотив инстинктивно голову, чтоб избавиться от этого давления, я увидел, что взоры льва были устремлены на Мебальва, который в десяти или пятнадцати шагах в него прицеливался. К несчастью, ружье Мебальва было с кремнем и два раза осеклось. Лев оставил меня, бросился на моего храброго товарища и схватил его за бедро. Затем один туземец, которому я прежде спас жизнь, отбив его от преследования разъяренного буйвола, пустил в льва стрелу. Взбешенный лев оставил свою вторую жертву, схватил дикаря за плечо и верно разорвал бы в куски, если б не упал возле него мертвым, вследствие двух смертельных ран, сделанных моими пулями. Все это происшествие было делом нескольких секунд, но последние усилия львиной ярости были ужасны. Чтоб уничтожить след предполагаемого колдовства, дикари на другой день сожгли убитого льва на большом костре; лев был огромный; дикари уверяли, что они еще никогда не видали львов такой величины. — После этой истории у меня на плече остались следы одиннадцати зубов этого чудовищного зверя, который в то же время сломал мне кость руки в нескольких местах. Мне много помогла моя одежда, на которой осталась зловредная слюна разъяренного зверя, и раны мои скоро зажили; но товарищи мои, которые были без одежды, выздоравливали медленно. Тот, которому лев укусил плечо, на следующий год показывал мне, что раны снова открылись в тот самый месяц, в который лев укусил его. Этот факт стоил бы наблюдения и изучения.»

Когда Ливингстон мог совершенно свободно владеть туземным языком, привык ко всем трудностям и опасностям своего положения, не боялся усталости, то задумал учредить новую станцию, далее в глубине внутренней части Африки, примерно еще за 350 вёрст от станции Куруман. В 1843 году Ливингстон основался на первый раз в местечке Маботсе; а через два года перенес все свое заведение на берег реки Колобенг, чтоб жить посреди племени бэкуэнов (баквена). Там он подружился с начальником (вождем) этого племени, Сечеле. Отец его погиб при возмущении, когда Сечеле был ещё ребенком; долгое время его властью пользовался другой, но потом Сечеле, при помощи одного владетеля внутренней области, по имени Себитуане, возвратил себе власть над бэкуэнским племенем.

Дружеские отношения этих двух начальников помогли впоследствии Ливингстону найти в странах, до того совершенно неизвестных, такие населения, которые расположены были его принять и ему покровительствовать. А покамест Ливингстон мечтал и думал только о том, как бы обратить на путь Евангелия Сечеле и подвластное ему племя.

«Первый раз, когда я завел речь о христианском учении в присутствии моего приятеля Сечеле,— рассказывает доктор Ливингстон, — он заметил мне, что по обычаю края, всякий имеет право делать вопросы тому, кто скажет о чем-нибудь необыкновенном; и спросил меня, знали ли обо всем этом мои предки и имели ли понятие о будущей жизни и о страшном суде, о чем я именно в этот день проповедовал?

«Я отвечал ему утвердительно словами Св. Писания и начал описывать ему страшный суд.

«Ты меня ужасаешь, сказал Сечеле; эти слова приводят меня в трепет. Я чувствую, что слабеют мои силы! Твои предки жили в одно время с моими, отчего же они не научили их, не объяснили им этих истин? Мои предки умерли в неведении и не знали, что с ними будет после смерти.

«Из такого затруднительного вопроса я выпутался, объяснив географические препятствия, которые нас разделяют, и в то же время представил ему, что твердо верю в торжество Евангелия по всей земле. Показывая рукой в сторону великой степи, Сечеле сказал мне: «Никогда ты не пройдешь в ту далекую страну, которая за этой степью, и не доберешься до племен, живущих там; даже мы, черные, не можем пускаться в эту сторону иначе, как после проливных дождей, которые у нас очень редки. На это я опять отвечал, что Евангелие везде проникнет. После читатель увидит, что Сечеле сам помогал мне пройти пустыню, которая долгое время считалась непреодолимою преградой.»

Скоро Сечеле начал учиться читать и занялся с таким прилежанием, что бросил свою охотничью жизнь, и от такого спокойного занятия, из худощавого человека сделался полным. Он не мог видеть Ливингстона, чтоб не заставить его прослушать несколько глав Библии. Исайя был любимый его автор, и Сечеле часто повторял: «Исайя был великий человек и хорошо умел говорить.» Зная, что Ливингстону хотелось, чтоб все подвластное ему племя уверовало в Евангелие, он ему сказал однажды: «Ты думаешь, что этот народ послушает одних твоих слов? Во всю мою жизнь, я от них ничего не мог добиться иначе, как побоями. Если хочешь, я велю всем начальникам явиться, и тогда мы как раз заставим их всех уверовать литупами» (это длинные кнуты из носороговой кожи). Я уверял его, конечно, что это средство не годится, что кнутовое убеждение худо действует на душу и что я достигну цели только словом; но это казалось ему крайне диким, невероятным и невозможным. Однако он делал не быстрые, но твердые успехи и при всяком случае подтверждал, что глубоко верует во все истины, проповедуемые Евангелием, и сам действовал всегда с прямотою и откровенностью. «Как жаль, — говорил он часто, — что ты не явился сюда прежде, чем я опутал себя всеми нашими обыкновениями!»

В самом деле, туземные обыкновения не совсем гармонировали с христианскими. Чтобы утвердить свое влияние на подданных, да и по обычаю всех начальников племен в Африке, у Сечеле было несколько жен, все дочери значительных людей края и по большей части дочери начальников, которые были ему верны в его дурные и несчастные дни. Вследствие новых убеждений, он хотел бы оставить себе одну жену, а других отослать к родителям; но это был слишком трудный шаг и в отношении к самому себе и в отношении отцов, которым такой поступок мог казаться неблагодарностью и мог поколебать его власть. В надежде обратить в христианство других туземцев, Сечеле просил Ливингстон начать у него домашнее богослужение. Ливингстон с радостью поспешил воспользоваться таким благоприятным случаем, и вскоре был поражен молитвой начальника, которая была проста, в выражениях благородных, кротких и показывала все красноречие туземного языка, которым вполне владел Сечеле. Однако никто не присутствовал при этих богослужениях, кроме собственного семейства начальника, и он говорил с грустью: «Прежде, когда начальник любил охоту, все ему подвластные делались охотниками; если он любил музыку и танцы, всем также нравились и танцы и музыка. Теперь совсем другое! Я люблю слово Божие и ни один из моих братий нейдет, не хочет со мной соединиться». В течение трех лет Сечеле оставался верен новому принятому им верованию Христа. Но доктор Ливингстон не торопил его принять крещение; он понимал трудность его положения и жалел жен начальника. Но Сечеле сам пожелал быть окрещенным и просил, чтоб Ливингстон действовал, какъ ему повелевает слово Божие и его собственная совесть: а сам отправился в свой дом, при казал сделать новые одежды всем своим женам, разделил между ними все, что им следовало, наделил их всем, что имел лучшего, отправил к родителям и приказал сказать, что отсылает этих женщин не потому, чтоб был ими недоволен; но потому только, что уважение к слову Божию запрещает ему иметь их у себя.

«В день крещения Сечеле и его семейства собралось множество народу. Некоторые из туземцев, обманутые клеветниками и врагами христианской веры, думали, что обращенным дадут пить воду, настоянную человеческими мозгами. И все были удивлены, что при крещении мы употребляем только чистую воду. Некоторые старики горько плакали о начальнике, которого околдовал доктор».

Вскоре против Сечеле составились партии, чего прежде крещения не было. Все родственники отосланных жен сделались его неприятелями и врагами христианства. Число слушателей молитвы и учеников школы ограничивалось членами семейства начальника. Однакож, Ливингстона все уважали и дружелюбно с ним обращались; но бедному и когда-то страшному Сечеле приходилось иногда выслушивать такие вещи, за которые прежде всякий дерзкий поплатился бы жизнью.

III

В то время, когда обращение в христианство Сечеле так радовало Ливингстона, неожиданное испытание поразило новую миссию. Это были необыкновенные засухи, продолжавшиеся почти три года.

Дожди, само собою разумеется, — главная необходимость жителей Африки, и они воображают, что некоторые люди имеют возможность посредством колдовства привлекать тучи. Эти производители дождей имеют на весь народ влияние сильнее, нежели влияние начальника, который сам часто обязан покоряться им. Всякое племя имеет своего делателя дождя или дождевого мастера, а иногда в одном месте их бывает два и даже три. Как любые плуты, они умеют пользоваться легковерием своих поклонников. Один из самых известных привлекателей туч и делателей дождей, как рассказывает знаменитый миссионер Моффат, был вызван в Куруман бэкуэнским племенем. По счастливому случаю, в тот день, когда объявлен был приезд ожидаемого волшебника, над Куруманом собрались тучи, загремел гром и упало на землю несколько крупных капель дождя. Отовсюду раздались радостные крики. Однако, тучи пронеслись мимо, и засуха продолжалась, несмотря на то, что волшебник потом всякий день рассматривал облака, выделывал какие-то штуки, размахивая руками. Ветер не изменялся, засухи продолжались.

Однажды, когда он спал крепким сном, полил дождь. Начальник отправился поздравить привлекателя туч; но был очень удивлен, когда нашел его спящим. «Что это, отец мой? я думал, что ты занят дождем: а ты спишь!»

Плут проснулся; но видя, что жена тут же сбивает масло, нисколько не потерялся и отвечал: «Не я, так жена моя, вот видишь, продолжает мое дело и колотит, чтоб шел дождь; а я утомился за этой работой и лег немного отдохнуть.»

Но не всегда удается этим обманщикам так легко отделываться, и большая часть их погибает в жестоких мучениях. Рано или поздно открывается их обман, и их убивают рассерженные дикари, которые так легко сначала им верят. Несмотря на это, являются другие и находят себе поклонников, которые опять, при первой неудаче, проклинают их и без пощады убивают.

Сечеле был один из знаменитых привлекателей туч и дождей, и что всего страннее, сам слепо веровал в свою способность. Впоследствии он сознавался, что изо всех языческих предрассудков, вера в свою силу и возможность привлекать дождь была в нем вкоренена всего глубже, и что с этим предрассудком ему труднее всего было расставаться.

В первое время засухи, по совету Ливингстона, все племя бэкуэнов перебралось и расположилось на берегу реки Колобенг, на 700 вёрст далее вглубь Африки.

Поливанием полей, посредством ловко расположенных плотин и запруд, некоторое время успешно поддерживались цветущие плантации. Но на второй год не было ни капли дождя, и река в свою очередь высохла; вся рыба, которой было много, погибла; сбежавшиеся из соседних мест гиены не могли пожрать всю эту массу дохлой рыбы. Между этими остатками был даже огромный крокодил, который погиб тоже от недостатка воды. Жители этой несчастной местности начали думать, что Ливингстон навлек на Сечеле беду и лишил его способности привлекать дождь; в скором времени явилась от народа значительная депутация и умоляла Ливингстона позволить начальнику привлечь тучи и дождь, чтоб оживить землю, хоть на короткое время. «Посевы погибнут, — говорили они Ливингстону, — и нам придется рассеяться, бежать от этих мест! Позволь Сечеле еще один раз привлечь дождь, и тогда мы все, мужчины, женщины и дети, примем Евангелие и будем молиться и петь сколько тебе захочется.»

Ливингстон напрасно старался уверить дикарей, что он ни в чем этом не виноват, что сам он страдает точно так же, как и они; но бедные дикари приписывали его слова равнодушию к их общему бедствию. Часто случалось, что тучи сходились над головами бедных жителей, гремел гром и, казалось, предвещал желаемый дождь; по гроза обходила стороной и дикари окончательно убеждались, что между ними, проповедником слова Божия и их бедствием есть какая-то таинственная связь. «Посмотри, — говорили они, — у соседей наших бывает обильный дождь; а у нас не бывает. У нас молятся, а у них никто не молится. Мы тебя любим, точно как будто ты родился между нами; ты один белый, с которым мы можем жить вместе, и мы просим тебя: перестань молиться и не говори больше своих проповедей.» Можно себе представить неприятное положение Ливингстона при таких обстоятельствах, и мог ли он исполнить желание дикарей? Но, к чести всего племени бэкуэнов должно прибавить, что несмотря на их языческие предрассудки и постоянство бедственной для них засухи, они не переставали быть добры и оказывать свое расположение к миссионеру и его семейству.

Возле благородной личности Ливингстона всегда стоит существо, близкое ему и всем его действиям, это существо — преданная ему жена, дочь почтенного миссионера Моффата. Удаленная от сует миpa, отдавшаяся вполне семейным заботам, эта женщина олицетворяет высокое, идеальное назначение жены, быть во всем помощницей и никогда препятствием в полезных действиях мужа.

Вот извлечение из записок Ливингстона о его домашней жизни: «Мы ни за какие деньги не можем здесь достать предметов самых необходимых для жизни. Нам нужны кирпичи, чтоб состроить себе дом; для этого надо сделать форму, и для одной формы срубить дерево, самому распилить на доски, и распиливши, сделать как следует. Одно за другим понадобятся все мастерства: а на туземцев рассчитывать невозможно; они так привыкли к природной круглой форме, что форма четырехугольная ставить их в тупик: они не понимают, как взяться за дело. Все три дома, которые мне пришлось строить, сложены собственными моими руками от основания до крыши; каждый кирпич я формовал и клал на место сам, каждое бревно отесано и положено моими собственными руками.

«Я не могу не заметить при этом случае, что совсем не так тяжело и трудно, как думают, рассчитывать только на самого себя, и когда, в пустынном краю, муж и жена только своей взаимной помощи и трудам обязаны большею частью тяжело добытого благосостояния, то их существования связаны еще теснее и принимают прелесть неожиданную. Вот вам образчик одного из таких дней нашей семейной жизни:

«Встаем с восходом солнца, чтоб насладиться прелестью утренней прохлады, и завтракаем между шести и семи часов. Затем следует время ученья, при котором присутствует всякий: мужчины, женщины и дети. Ученье кончается в одиннадцать часов. Пока жена занимается делами хозяйства, я работаю, то за кузнеца, то за плотника или садовника, иногда для себя, иногда для других. После обеда и часового отдыха около жены моей собирается около сотни малюток; она им показывает что-нибудь полезное и учить, кого учить, кого шить; все дети с удовольствием ждут этих минут детских школьных собраний и учатся с большим прилежанием.

«По вечерам я хожу по селению, и кто хочет — разговаривает со мной или о религии, или об общих предметах жизни. Три раза в неделю, после того, как подоят коров, я совершаю церковную службу и говорю проповедь или объясняю непонятные для дикарей предметы посредством картин и эстампов.

«Мы с женой старались приобрести любовь всех нас окружающих, помогая им в телесных страданиях. Миссионер не должен ничем пренебрегать; малейшая услуга, ласковое слово, приветливый взор, все доброе — вот в чем состоит единственное оружие миссионера. Оказывайте милосердие самым отъявленным противникам христианства, помогая им в болезнях, утешая их в горести, и они сделаются вашими друзьями. В таких случаях вернее всего можно рассчитывать на любовь за любовь.»

Посреди трудов наш миссионер встретил беду, больше той, которая угрожала ему за засухи; ему нужно было избавиться от нападений бойеров (буров) . Бойеры (буры), т.е. фермеры, были первоначальные голландские поселенцы в окрестностях Капа, прежде нежели англичане заняли этот край. С тех пор некоторые из голландских колонистов, чтобы не быть под властью новых завоевателей, оставили земли колонии и ушли внутрь Африки, к 26 град. юж. широты, и основались в Магалисберге, в горах, лежащих к востоку от станции Колобенг.

С течением времени новая колония пополнилась английскими беглецами, бродягами всякого рода, размножилась и увеличилась до того, что составилась независимая республика. Одна из важных целей всех этих людей состоит в том, чтобы удержать в своей зависимости готтентотских невольников, которые по английским законам должны бы быть свободными.

Они говорят так о своих отношениях к туземцам, у которых они отняли землю: «Мы позволяем им жить в наших владениях; поэтому справедливо, что они должны обрабатывать наши поля».

Ливингстон несколько раз видел, как эти поселенцы неожиданно вторгались в селение, собирали несколько женщин и уводили их полоть свои сады и огороды; и эти бедные женщины должны были бросать свою собственную работу, идти за ними и тащить на своей спине грудных детей, пищу для себя и еще инструменты для работы, и все это делать безо всякого вознаграждения, без платы за труды. К этому выгодному способу иметь даровых работников они прибавили еще более выгодный. Иногда огромная шайка таких разбойников бойеров отправляется в дальние селения и похищает там детей, особенно мальчиков, которые скоро забывают свой родной язык и легче свыкаются с неволей.

Надо прибавить к этим отвратительным поступкам еще то, что эти колонисты называют себя христианами и не стыдясь признаются, что охотятся за людьми. Они оправдываются тем, что негры — низшая порода людей; но оправдывается ли этим самое дело и не есть ли это только оправдание бессовестных людей? Вследствие этого они преследуют все то, что служит к развитию негров, а потому преследуют и миссионеров, которые проповедуют, что нет невольников. Успехи миссионеров для бойеров обидны и кажутся им просто неприятельским нападением. Они стараются вредить, преследуют и, наконец, явно нападают и заводят войну с теми племенами, которые живут в дружеских отношениях с миссионерами. Все эти неприятности и значительные препятствия навели Ливингстона на мысль, и даже принудили его — искать нового пути внутрь Африки, новых стран, далее к северу, куда племена могли бы уйти от преследований своих неприятелей.

IV

Но куда было идти? На запад и на север, между станцией и дальними племенами, за дружественное расположение которых ручался Сечеле, простиралась, как непреодолимая преграда, степь Калахари. Так называется обширная плоскость, лежащая между 20° и 26° долготы, и 21° и 27° юж. шир. Там нет ни рек, ни гор, ни долин и, что всего страннее, ни одного камня. Но степь эта — не какая-нибудь бесплодная и безлюдная знойная Сахара. Нет, трава там местами такая же густая, сочная и высокая, как в Индии; непроходимые леса покрывают огромные пространства, растут гигантские мимозы, цветущие роскошные кустарники, разнообразные цветы.

Но Калахари вполне заслуживает название степи, по совершенному недостатку воды. Жажда, томительная жажда, сильнее нежели все другие препятствия, останавливает путешественников. «Сухость или совершенный недостаток воды, пишете миссионер Лемю с юга Африки, происходит не от того, что там не бывает дождей: но именно от слишком гладкой плоскости края. Ни возвышенности, никакого ската, нигде ни малейшего углубления, где бы могла скопляться вода; легкая, рыхлая и песчаная почва везде поглощает воду и нигде ее не отдает.

Во время сильных дождей земля вбирает тотчас всю массу падающей воды, до того, что при проливном дожде днем, путешественник вечером уже не найдет чем утолить мучительную жажду.

Однако ж, кое-где, на больших расстояниях, встречаются местечки не совершенно песчаного грунта, где удерживается и сохраняется дождевая вода. Во время дождей эти лужицы становятся маленькими озерами. Тогда человек, лев, жираф, все жители этой страны приходят один за другим утолить жажду, и при таких встречах случаются, конечно, ужасные и смертельные драки. Понятно также, что, при африканском палящем солнце, вода в этих бассейнах скоро испаряется, и рассчитывать на воду этих мест невозможно; случается также, что в некоторых местах эта вода растворяет соль, заключающуюся в почве, делается солоноватою и еще сильнее разжигает жажду.

Но и в этих негостеприимных местах живут люди! Они принадлежат к двум племенам, которые хотя в течении столетий подчинены одинаковым условиям климата, но сохранили заметное различие, по которому можно судить о различном происхождении.

Первые из них бушмены, первобытное племя этой части материка; народ кочующий, живет охотой и переходит с места на место вслед за дичью, которою питается. Они деятельны, неутомимы, без страха нападают на львов и своими ядовитыми стрелами наводят страх на всех своих врагов.

Второе племя, бакалихари, принадлежит семейству бэкуэнов. Это остатки того племени, которое, вследствие войн и притеснений, должно было в этих пустынях искать себе убежища и свободы. Они сохранили все прежние свои наклонности: любовь к земледелию и способность ухаживать за домашними животными. По природе робкие до чрезвычайности, они отличаются кротостью нравов и гостеприимством. И почти нет поблизости владельца, который бы не считал их себе подвластными рабами. Всякий из начальников, как бы он ни был малозначителен, говоря о них, непременно скажете: Мои работники бакалихари. Их земли так и называются: Калихари, земля рабов.

Бакалихари любят, однако же, свои дикие пустыни, которые, по своей обширности, дают им возможность укрываться от притеснителей. Они очень искусно отыскивают места, где держится хоть немного воды, и женщины собирают ее в кожаные мешки или в искусно просверленную скорлупу страусовых яиц, и осторожно прячут под землей, чтобы сохранить её свежесть и скрыть от неприятелей.

Если путешественник явится к ним с дружелюбными намерениями, и эти бедные люди через несколько времени удостоверятся в этом, то вынут воду откуда-нибудь, где и подозревать её невозможно, и дадут утолить жажду. Однажды шайка грабителей напала на одно из таких бедных селений и требовала воды. Им отвечали хладнокровно, что воды нет и никто не пьет ее. Пришлецы караулили жителей целый день и целую ночь, с неусыпным вниманием, которое возбуждаемо было страшною жаждой; но ничего не могли приметить; жители как будто привыкли жить без питья и не страдали жаждой, как они. Не дождавшись ни капли, неприятели должны были уйти и сами отыскивать воду где-нибудь в лужах.

Что всего страннее в привязанности бакалихари к своим землям, это то множество зверей, нападениям которых они беспрестанно подвержены. Не считая слонов, львов, леопардов, тигров, гиен, одних змей всех родов такое множество, что их беспрестанное шипение наводит смертельный страх на путешественника. Некоторые змеи — зеленые, как листья, в которых они скрываются, другие синеваты и похожи цветом на ветви, около которых обвиваются. Укушение почти всех этих змей смертельно. Лемю упоминает об одной из них, самой опасной змее, называемой Chosa Bosigo или змея ночи. «Она совершенно черна и наводит на человека ужас своими отвратительно выпуклыми, совершенно круглыми несоразмерно большими глазами; устремленный взор этой змеи невыносим и не может ни с чем сравниться по всей природе. К тому же она такой огромной величины, что я видел однажды (говорит Лемю), как туземцы убивали такую змею дротиками на большом расстоянии.

Вид растений изменяется в Африке сообразно требованиям климата и почвы: так напр. тамошний виноград имеет не такие корни, как наш: там корень у него образовался клубнями, как у нашего картофеля: может быть, это было усилие природы — сохранить в запасе сколько-нибудь влажности, столь необходимой во время продолжительных засух. Два другие растения — совершенное благодеяние для жителей этой степи. Стебель одного подымается от земли едва на три вершка; а вглубь идет почти на 7 вершков и вырастает клубнем в большую детскую голову; клетчатая ткань этого плода наполнена густым соком, который, благодаря глубине, в которой он зреет, бывает необыкновенно свеж.

Другое растение еще лучше, оно вроде арбуза. После сильных дождей, какие иногда-таки бывают, пустыня покрывается этими плодами и представляет очаровательную, оживленную и даже вкусную картину.

Когда первые лучи солнца начинают золотить верхушки дерев, — заворкует уныло и нежно горлица, и ей на этот утренний приветь ответят таким же нежным воркованьем её пернатые подруги. Темно-синие скворцы, красивые сойки перелетают с дерева на дерево. По ветру качаются висящие на ветках гнездышки клеста, который привешивает гнездо к ветви на гибком каком-нибудь стебельке, чтоб предохранить свое потомство от нападения змей; а на других деревьях спокойно прикреплены странного устройства гнезда птиц, живущих семьями и составляющих часто значительные колонии. — В лесу шумно раздается стук клюва дятла и тукана, которые под шероховатой корой мимозы отыскивают себе всяких насекомых и гусениц».

Такие места предстояло пройти Ливингстону, чтоб добраться до племен, живущих внутри Африки. Чтоб избегнуть трудностей, которые пришлось бы переносить в случае продолжительных засух, он решился идти не прямым путем; но обойти окраинами степи и тем по возможности предупредить все бедствия путешествия в таких краях.

1 июня 1849 года Ливингстон, с семейством и двумя своими друзьями, Освелем (Осуэллом) и Мурреем (Мерреем), пустился в дорогу, в края неведомые. Более пятисот вёрст они шли среди ужасной безводицы; но можно представить себе их восторг, когда после тридцати дней страшно тяжелого пути кончились безотрадные, бесплодные, пустынные места, и они подошли к берегам широкого и глубокого потока, Зуга, осененного великолепными деревьями, между которыми были совсем неизвестные нашим путешественникам.

Жители приняли чужестранцев с полным и искренним радушием и рассказали, что Зуга вытекает из озера Нгами, лежащего на 500 вёрст далее к северу. Ливингстон, в радости от такого неожиданного открытия, предоставил своим спутникам потихоньку пробираться в тяжелом экипаже по извилинам реки: а сам, с несколькими провожатыми сел в лодку из древесной коры и поплыл к озеру. По мере того, как они поднимались вверх по течению, река становилась и шире и вверх по течению, река становилась и шире и глубже, и но берегам чаще виднелись селения. Наконец 1-го августа маленький караван, после двухмесячного тяжелого пути, остановился на берегу красивого и великолепного озера, где не был до тех пор еще ни один европеец. — Жена Ливингстона и их трое детей, делившие с отцом все лишения трудного пути, разделили с ним честь открытия озера. Озеро Нгами в длину около 35 верст; но несмотря на обширность, неглубоко и потому на нем никогда не будет правильной навигации; а берега могли бы быть центром торговли слоновой костью.

И в самом деле, слонов там такое множество, что один купец, который присоединился к экспедиции Ливингстона, за ружье, которое едва стоило пять рублей, купил десять слоновых клыков. В озере и в реке великое множество всякой рыбы, и рыбой питаются все жители, вопреки обычаев более южных племен, у которых рыба считается нечистым кушаньем. Одна рыба обратила особенное внимание Ливингстона: она похожа на угря с толстой головой, без чешуи; туземцы называют ее мосала, а натуралисты glanis siluris (сом). Эта рыба бывает иногда очень крупна; когда рыбак несет ее, держа голову па плече, то хвост рыбы тащится но земле; в голове её, по особенному устройству жабр, всегда хранится несколько воды, так что она может жить довольно долго, зарывшись в густую грязь высыхающего болота.

Ливингстону очень хотелось проникнуть за озеро, до поселения значительного царька по имени Себитуане, друга Сечеле, обращенного в христианство. Но недоброжелательство одного из местных начальников селения, невозможность достать лесу для устройства плота и позднее время года, все было препятствием, так что пришлось отложить эту поездку до другого, удобнейшего времени, и наши путешественники поехали обратно по дороге в Колобенг.

В следующем 1850 году опять попробовали пробраться в ту же сторону; к ним присоединился и обращенный Сечеле; но надежда снова обманула Ливингстона. Некоторые из путешественников заболели лихорадкой, а упряжные волы были чуть не все истреблены ядовитой мухой, называемой цеце. Надо было спешить кое-как воротиться.

Муха цеце, glossina morsitans, которая всегда играет замечательную роль во всех рассказах о путешествиях но Африке, не более нашей обыкновенной мухи, буроватого цвета, как пчела, с тремя или четырьмя желтыми полосками на брюшке. Её жало нисколько не вредно человеку: но если она ужалит вола или лошадь, то им нет спасения. Замечено также, что и диким животным цеце не опасна, и даже не вредит телятам, которые сосут ещё своих маток. Эта муха водится только в некоторых, резко ограниченных полосах; Ливингстон сам видел, что южная сторона реки Хобе была ими населена, а противоположный берег свободен, так что волы совершенно безопасно наелись на расстоянии 70 шагов от смертельных своих врагов. Сначала ужаление цеце не производит на вола никакого особенно вредного действия; но через несколько дней после того являются признаки болезни. Вол худеет со дня на день больше и больше, и через несколько недель или месяцев, ослабев окончательно, умирает. Нет никакого средства против такого бедствия. Там, где скотоводство — единственное богатство народа, можно себе представить, какое несчастье может случиться, если стада как-нибудь забредут за безопасную черту, в полосу, населенную ядовитой мухой: тогда племя богатое может разом потерять все и терпеть ужасный голод.

Путешественника, у которого волы тянут фургон и в то же время обеспечивают своим мясом его продовольствие, в случае неудачной охоты, легко может умереть с голоду, если эта зловредная муха попадется ему на дороге.

V

Только что Ливингстон с своими товарищами вернулся с дороги после второй неудавшейся экспедиции, как приехали на станцию Колобенг люди, посланные от Себитуане, к которому именно и хотел добраться Ливингстон. Себитуане знал об обеих попытках миссионера ехать к нему, и потому прислал в подарок значительное число волов трем подвластным ему начальникам, мимо селений которых приходилось бы ехать нашим путешественникам, чтобы они не препятствовал и, а еще помогали экспедиции миссионера.

До этих подарков, начальники в самом деле всячески мешали Ливингстону проникнуть внутрь страны, потому что им хотелось одним сохранить все выгоды сношения с европейцами.

Ободренный таким настойчивым призывом, в начале весны 1851 года, Ливингстон, с другом своим Освелем, отправился в путь, с твердым намерением окончательно устроить станцию миссионерства посреди вновь открытых племен. Ливингстон взял с собой жену и детей, решившись с ними остаться посреди дикарей и пустынь Африки.

Наши путешественники заметили с удивлением целую цепь болот, покрытых соляными кристаллами; одно из этих болот тянулось на 175 верст в длину, а в ширину было верст 25. По ошибке проводника, путешественники шли по самой безотрадной стороне пустыни, безо всякой растительности; только кое-где высовывались малорослые кусточки, ползущие но песку; однообразное безмолвие степи не оживлялось ни голосом птички, ни полетом насекомого. Проводник признался, наконец, что сам не знает куда ведет, и вдобавок, на четвертый день скрылся. К счастью маленького каравана, Ливингстон заметил следы носорога, который никогда не уходит далеко от воды. Отпрягли волов, и некоторые из прислуги пошли по следам животного, в уверенности, что найдут поблизости хоть какую-нибудь лужу.

Пять дней прошли в этом направлении, пять ужасных дней для отца, который видел, что истощается маленький запас воды, тщательно сохраняемый для детей. Ни упрека, ни ропота не произнесла бедная мать; но несколько тихих слез доказывали её отчаянные опасения о судьбе всех дорогих её сердцу. Наконец, на пятые сутки, явились посланные с хорошим запасом воды. Возвратился с ними и бежавший проводник, и все потянулись к берегу Чобе (Линьянти), широкой и глубокой реки, которая течет в Замбези. При этой реке расположено селение Линьянти, местопребывание Себитуане, царька племени макололо.

Прием, сделанный миссионеру, явно показывал расположение и нетерпение, с которым он желал видеть у себя Ливингстона. Себитуане просил позволения присутствовать при служении обедни, которую Ливингстон назначил на другой день после своего пpиезда, и совершил в присутствии царька и всего села.

«Рано, до рассвета,— рассказывает Ливингстон,— Себитуане пришел и сел с нами у разведенного огня и рассказал нам историю своей прошедшей жизни.

«Себитуане был, несомненно, самый замечательный человек из всех негров, каких только мне случалось встречать. Ему было около сорока пяти лет; высокий рост и геркулесовское телосложение показывали много силы: цвет лица оливковый, и голова с небольшой лысиной. В обращении он обыкновенно холоден и осторожен; но с нами обошелся очень приветливо и отвечал на все с такой откровенностью, какой я не находил в сношениях моих ни у одного из черных начальников. Себитуане был самый храбрый воин во всем краю и всегда сам предводительствовал своим войском во всех сражениях: хотя это было против общего обыкновения страны, но он пренебрегал обыкновениями и не действовал никогда по примеру других. Часто он воевал, и всегда счастливо; но к чести его надо сказать, что война не составляла для него удовольствия: он воевал не для славы, а только по необходимости: он вынужден был защищаться от бойеров и других, более опасных врагов, матебеле и их царька Мозелекатси».

В то время, когда Ливингстон увидел Себитуане, он покорил сeбе все мелкие племена, населяющие болотистую местность при впадении Чобе в Замбези. Сосредоточив в этом месте все свои силы, он принимал благосклонно всех, кто искал у него покровительства: он был любим всеми за свою доброту и справедливость. Себитуане был очень доволен, что Ливингстон не побоялся взять с собой свое семейство; он принял это доказательством доверия, которое льстило его благородному характеру.

Себитуане показывал Ливингстону окрестности и предоставил ему выбрать место для основания миссионерской станции где захочет; но вскоре он неожиданно заболел, вследствие давнишних ран. Все предприятия миссионера остановились; и положение Ливингстона было очень неприятно: как чужеземец, он не решался лечить больного, чтоб в случае смерти его не быть обвиненным народом. «Ты хорошо делаешь, — сказал один из туземных врачей Ливингстону, — что не лечишь начальника; народ обвинить тебя, и будет беда».

«После обеда, в день кончины предводителя и начальника народа,— пишет Ливингстон, — я с своим маленьким Робертом пошел навестить его больного. «Подойдите, сказал он, и посмотрите, похож ли я ещё на человека? Пришел мой конец!»

«Видя, что он понимает своё положение, я начал говорить о смерти и о будущей жизни, но один из присутствующих заметил мне, что говорить о смерти не нужно, потому что Себитуане никогда не умрет. Я остался еще несколько минут возле больного, потом хотел уйти: тогда больной поднялся, позвал одного из прислуги и сказал: «Отведи Роберта к Маунке (одной из его жен), чтоб она д ала ему молока». Это были последние слова Себитуане.

Хотя смерть такого могущественного покровителя разрушала на время предположения Ливингстона, но не лишила его благосклонности и дружеских отношений туземцев. Дочь, наследница умершего царька, позволила миссионеру осматривать свои владения.

В противоположность с бесплодными пустынями южной части Африки, эта часть — настоящий лабиринт рек, и туземцы очень верно называют свой край именем, которое в переводе значит: «река на реке». Следуя по главному течению, наши путешественники открыли великолепную реку Замбези, которая впадает в Мозамбикский залив, как впоследствии убедился Ливингстон.

Река Замбези несколько раз переменяет свое название; ее зовут то Либа, то Лиамби, то Замбези. Все эти названия означают река на разных наречиях племен, которые живут по её берегам. Ливингстон описывает эту реку так:

«В ширину Замбези от 170 до 230 сажен; несмотря на засухи, вода в ней всегда в изобилии. Берега от 2 до 3 сажен вышины; а во время наводнений, которых следы видны повсюду, берега заливаются верст на двадцать в обе стороны. При ветре, волнение бывает так сильно, что переправы опасны. Однажды переправился я на другую сторону в хорошую погоду; а на возвратном пути, после священной службы, едва уговорил туземцев перевезти меня обратно на их лодках».

Нельзя представить счастья, которое наполняло душу Ливингстона при виде этой великолепной реки, которая в его мечтаниях была естественным и удобным путем в эти недоступные страны. Теперь, значит, найден ключ к этому таинственному краю.

Возвратясь в третий раз в Колобенг, миссионер плакал от восторга, и решился, во что бы то ни стало, настойчиво продолжать дальнейшие открытия.

Вот письмо Ливингстона, посланное обществу миссионерства в Лондон, от 4-го октября 1851 года.

«Вы, видите, какие обширные страны открыты перед нами по воле благого Провидения; но я чувствую, что не в состоянии ничего предпринять, если не буду освобожден от всех домашних забот. Так как у нас было уже намерение отослать детей в Англию, то я нахожу, что теперь отослать их вместе с матерью — будет всего умнее. Тогда я могу ехать по своим делам один и посвятить два или три года этим новым странам. Одна мысль о разлуке с женой и детьми разрывает мое сердце; но эта жертва необходима.

«Подумайте, какое множество народа в землях Себитуане расположено принять Евангелие, подумайте, что, по всем вероятностям влияние и старания миссионеров могут прекратит торг неграми в большей части Африки. Подумайте, что в особенности с этим вновь открытым путем является возможность сношений христиан с дикарями; и тогда, я уверен, ответа на это письмо мне не придется долго ждать.

«Мое честолюбие ограничивается желанием перевести Библию на их язык, и когда я достигну того, что она будет доступна пониманию этого народа, то я умру спокойно.»

На такой призыв человека, преданного идее христианства, общество миссионеров не могло отвечать неудовлетворительно.

(Продолжение следует)

Давид Ливингстон – знаменитый шотландский исследователь африканского континента, миссионер, великий путешественник.

Биография Ливингстона

Давид Ливингстон родился в семье уличного торговца чаем 19 марта 1813 года. В 10 лет по 12 часов трудился на ткацкой фабрике. После работы успевал, учась в вечерней школе, штудировать латынь. В 16 свободно читал поэзию Горация и Вергилия. В это же время увлекся описаниями различных путешествий.

В 20 лет душевная жизнь Ливингстона кардинально изменилась. Он решил стать миссионером, посвятив свою жизнь служению Богу. Вначале посещал лекции по богословию, медицине, античным языкам в Глазго. Затем благодаря стипендии Лондонского миссионерского общества продолжил свое образование.

Познакомившись с миссионером Робертом Моффетом, который в то время работал в Южной Африке, Ливингстон проникся желанием стать посланником Господней веры в африканских деревнях. К середине лета 1841 он прибыл в миссию Моффета в Курумане, являвшейся наиболее отдаленной точкой для продвижения христианской веры. Поняв, что местные жители мало интересуются религиозными проповедями, он начал обучать их грамоте, новым приемам ведения сельхозработ, оказывал им медицинскую помощь.

Сам же Ливингстон выучил язык бечуанов (семьи банту), что в дальнейшем весьма пригодилось ему в путешествиях по Африке. Ему были интересны законы, быт, мышление туземцев. Со многими из них он поддерживал дружеские отношения, совместно трудился и охотился. Известен случай, когда во время облавы на львов раненый зверь напал на Ливингстона. В результате он получил серьезный перелом, который неправильно сросся.

Женившись в 1844 году на Мери Моффет, он получил в ее лице верную помощницу и соратницу в путешествиях. Этому не помешало рождение четверых детей. Первым на свет появился сын Роберт.

Путешествия Ливингстона

В течение семи лет жил Ливингстон в стране бечуанов, совершив за это время несколько путешествий, которые привели его к ряду географических открытий. Чередой трудных и опасных странствий можно назвать биографию Давида Ливингстона. Страсть к познанию нового, неизведанного тянула его к новым путешествиям, которые он осуществил в 1851-1856 годах по реке Замбези.

На родине в 1856-1857 г.г. он подготовил и выпустил книгу под названием «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке». За выдающиеся заслуги его наградили медалью Королевского географического общества и в 1858 назначили консулом в Келимане.

Следующее путешествие прошло по рекам Шире, Замбези, Рувума, озерам Ньяса и Чилва, по результатам которого в 1865 была выпущена книга. Неугомонный исследователь встал во главе еще нескольких экспедиций 1866 года, открыв несколько африканских озер и предприняв попытку найти истоки Нила.

Долгое время от путешественника не поступало никаких известий, поэтому на его розыски отравилась экспедиция, во главе которой стоял американский журналист и исследователь Г. Стэнли. Он и нашел Ливингстона, лежащего в лихорадке в селении Уджиджи, находящегося на берегу озера Танганьика. Было это 3 ноября 1871. Однако возвратиться в Европу исследователь отказался.

Чуть позже Ливингстоном была сделана еще одна попытка найти истоки Нила, закончившаяся серьезной болезнью и смертью 1 мая 1873 года. От деревни Читамбо на берегу озера Бангвеулу тело путешественника в течение 9 месяцев слуги несли до прибрежного города Багамойо. А уже оттуда его увезли в Лондон и похоронили в Вестминстерском аббатстве. Так завершилась земная биография Давида Ливингстона.

Открытия и достижения великого исследователя Африки

Ливингстоном двигало множество причин, заставлявших его отправляться в путешествия. Это и тяга к освоению новых неведомых земель, и желание заниматься миссионерской деятельностью, и страсть к познанию.

Что же открыл Давид Ливингстон человечеству? В 1849 он стал первым европейцем, пересекшим пустыню Калахари с южной до северной части. На это путешествие его подвигли рассказы аборигенов о прекрасном озере Нгами.

Много открытий совершил исследователь. Так, он установил истинный характер ландшафта Калахари, описал и население данной местности, которое составляли кочевые бушмены и оседлые пришельцы-тсвана («люди Калахари»). К северу от пустыни экспедиция Ливингстона попала в галерейные леса, растущих по берегам рек. Вот тогда у исследователя и появилась мысль об изучении всех южноафриканских рек. В последствие он так и вошел в географию открытий как «ищущий реки».

Первым географическим открытием Давида Ливингстона стало озеро Нгами. Это случилось 1 августа 1849. Позже он найдет и другие африканские озера: Ньяса, Ширва, Бангвелу, Мверу, Дилоло.

Величайшим открытием Давида Ливингстона стало обнаружение в 1855 году огромного водопада на реке Замбези, который путешественник назвал в честь английской королевы Викторией.

Именно ему принадлежит теория об удивительном рельефе Африки, похожем на блюдце, края которого приподняты берегами к океану. Достижения исследователя Давида Ливингстона поистине стали великим достоянием всего человечества.

Сто двадцать один год назад, 8 декабря 1840 года, выдающийся путешественник Давид Ливингстон отплыл из Англии в Африку. С этого времени он почти тридцать лет своей жизни посвятил географическому исследованию африканского материка.

Давид Ливингстон родился 19 марта 1813 года в Шотландии в промышленном городке Блентайре. Когда мальчику исполнилось десять лет, обедневшие родители отдали его работать на прядильную фабрику. Рабочий день в те времена начинался в шесть часов утра и заканчивался в восемь вечера. Четырнадцать часов Давид связывал концы обрывающихся нитей на станках, а после работы шел учиться в вечернюю школу.

Когда Давид подрос, он, собрав свои скудные сбережения, переехал в Глазго для изучения медицинских наук. Двадцати пяти лет рабочий-ткач стал врачом.

Отсутствие средств, страстное желание увидеть далекие заморские страны побудили его поступить на службу Лондонского миссионерского общества, которое и направило его в Южную Африку в качестве врача и миссионера. Миссионерские общества, лицемерно прикрываясь идеей мирного распространения христианства среди отсталых племен и народов, в действительности являлись проводниками колониальной политики европейских государств. Романтически настроенный Ливингстон не видел этой скрытой цели миссионерства.

Семь лет Ливингстон жил в стране бечуанов (негры, говорящие на языке группы банту, самой распространенной в Южной и Центральной Африке), совершая небольшие экскурсии. Он хорошо изучил язык бечуанов и во время своих поездок не нуждался в переводчике.

В 1849 году Ливингстон заинтересовался рассказами негров об озере Нгами, на котором еще никогда не бывали белые люди. Вместе с женой и детьми он пересек пустыню Калахари и у двадцать первого градуса южной широты открыл и обследовал большое пересыхающее озеро. Это путешествие пробудило у Ливингстона страсть к исследовательской работе.

В следующем году Ливингстон достиг среднего течения реки Замбези и, установив дружеские отношения с вождем могущественного племени макололо, организовал здесь базу для своего первого большого путешествия в Центральную Африку.

В 1853 году Ливингстон с отрядом в сто шестьдесят негров-макололо на тридцати трех лодках начал плавание вверх по Замбези, а затем поднялся по одному из ее левых притоков и достиг водораздела между бассейнами Замбези и Конго.

Через год отряд Ливингстона прошел бассейн Конго и достиг Атлантического океана у порта Луанда. Заветная цель была достигнута. Чуть живой от изнуряющих приступов лихорадки, завершает Ливингстон семимесячный, никем еще не пройденный путь. Пополнив здесь запасы провизии, исследователь вернулся в столицу племени макололо другим путем, потратив на это целый год.

Теперь Ливингстон решил спуститься в лодке вниз по Замбези к побережью Индийского океана. После двухнедельного плавания он открыл величественный водопад Виктория, который негры называли «звенящий дым». Здесь Замбези, шириной почти в два километра, низвергается с уступа в сто двадцать метров высотой в узкое и глубокое ущелье. От водопада Ливингстон продвигался на восток по красивой горной стране, где водилось много всевозможных диких зверей. Путешественники встречали большие стада слонов, буйволов и зебр.

В середине 1856 года Ливингстон вышел к побережью Индийского океана и таким образом впервые пересек африканский материк. За четыре года непрерывных скитаний он прошел и проплыл на лодках семнадцать тысяч пятьсот километров по стране, которая еще не посещалась европейцами. Собранные им сведения легли в основу новой карты африканского материка, которой Ливингстон придавал огромное значение. В его путевых записках рассказывается, как он, больной, почти умирающий, едва удерживая инструмент в ослабевших руках, по нескольку раз определял высоту солнца, пока не получал надежных результатов.

В итоге этого невероятно трудного путешествия Ливингстон сделал очень важный для географической науки вывод, о том, что Африка к югу от экватора «… оказалась возвышенным плато, несколько понижающимся в центре, и с расщелинами по краям, по которым реки сбегают к морю… Место легендарной жаркой зоны и жгучих песков заняла хорошо орошенная область, напоминающая своими пресноводными озерами Северную Америку, а своими жаркими влажными долинами, джунглями, гатами (возвышенными краями) и прохладными высокими плоскогорьями - Индию».

За шестнадцать лет, которые Ливингстон провел в Африке, он завоевал крепкую дружбу и любовь негров. Он так сжился с ними, что даже разучился свободно говорить на родном языке. Ливингстон относился к неграм как к равным и выступал против расистских бредней о высших и низших расах. Более ста лет назад он писал: «Мы не верим ни в умственную, ни в нравственную неспособность африканцев. Мы ничего не видели, что могло бы оправдать то мнение, будто бы они принадлежат к особой «породе» или «виду», отличающемуся от наиболее цивилизованных людей. Африканец- это человек в полном смысле слова».

Во время путешествий Ливингстон неоднократно подвергался смертельной опасности. Он побывал в лапах у льва, но был спасен подоспевшими товарищами. Однажды в нескольких шагах от него пронесся дикий, разъяренный буйвол. На пути к Индийскому океану, в лесной чаще за ним погнался черный свирепый носорог и, почти коснувшись спины, остановился, посопел и ушел.

Европейские колонизаторы вели широкую работорговлю, совершали кровавые налеты на негритянские селения. «Человеку, живущему в цивилизованной стране,- пишет Ливингстон, - трудно себе представить, как люди, не лишенные человеческих чувств, могут, поцеловав своих жен и детей, по предварительному сговору отправляться из своих жилищ, чтобы хладнокровно расстреливать безобидных людей, имеющих, правда, иной цвет кожи, но одаренных теми же человеческими чувствами и привязанностями к семье, что и белые. Прошло немало времени, пока я поверил в правдоподобность рассказов о таких кровавых деяниях». Ливингстон со своим маленьким отрядом не раз громил караваны работорговцев и освобождал невольников.

В конце 1856 года Ливингстон вернулся в Англию, где был встречен как национальный герой.

О своих путешествиях он издал прекрасную книгу - «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке», переведенную почти на все европейские языки. Теперь Ливингстон порывает договор с Лондонским миссионерским обществом и решает посвятить себя всецело научно-исследовательской работе в Африке. В газетах было объявлено, что он возглавит правительственную экспедицию с целью найти главные пути для проникновения английской торговли в обширные области Центральной Африки.

В мае 1858 года экспедиция Ливингстона прибыла в Восточную Африку и занялась исследованием и нанесением на карту устья реки Замбези. Затем она поднялась вверх по северному притоку Замбези - реке Шире и исследовала ее на всем протяжении. Во время этого путешествия было открыто озеро Ширва. Пройдя через невысокую горную страну, Ливингстон прибыл к озеру Ньяса, о существовании которого слышал от туземцев.

Окончив экспедицию, Ливингстон в 1864 году вернулся в Англию, где вместе с братом Чарльзом подготовил и издал книгу - «Рассказ об экспедиции на Замбези и ее притоки и об открытии озер Ширва и Ньяса в 1858-1864 гг».

В 1866 году Ливингстон отправился из Англии в свое последнее путешествие в Африку. С небольшим караваном он начал путешествие из города Занзибара, поднялся по реке Рувума до ее верховий и достиг озера Ньяса. В апреле 1867 года исследователь подошел к южному побережью озера Танганьика, которое было открыто английскими путешественниками Бертоном и Спиком в прошедшем году. Отсюда он прошел на запад по совершенно неизвестному району и открыл озеро Мверу.

В следующем году Ливингстон обследовал западный берег озера Танганьика. Он шел почти без носильщиков, без запасов продовольствия и медикаментов. К этому времени из-за тропической лихорадки и недоедания Ливингстон так ослаб и исхудал, что «превратился в мешок с костями». Большую часть пути носильщики, сменяя друг друга, несли его на койке, подвешенной к шестам. Тем не менее он продолжал путешествие и в июле 1868 года к юго-западу от Танганьики открыл большое озеро Бангвеоло и верховье реки Луалаба, которую принял за исток Нила. Впоследствии оказалось, что она является верхним течением Конго. Из-за болезни он не мог заняться обследованием этой реки и, повернув обратно к Танганьике, остановился в поселке Уджиджи, расположенном на восточном побережье этого озера. Здесь и отыскал его корреспондент американской газеты - Генри Стенли.

Тяжело больной Ливингстон вместе со Стенли в 1872 году обследовали северное побережье Танганьики и убедились, что Нил не берет начало из этого озера, как предполагали раньше. Свои дневники и коллекции Ливингстон отправил со Стенли в Лондон, а сам решил закончить обследование Луалабы, чтобы установить, является ли она истоком Нила.

Во время этого путешествия 1 мая 1873 года, в поселке Читамбо, к югу от озера Бангвеоло, Ливингстон умер. Верные друзья-негры перенесли его тело за полторы тысячи километров к берегу Индийского океана в Занзибар. Отсюда останки великого путешественника были доставлены в Лондон и погребены в Вестминстерском аббатстве, где Англия на протяжении веков хоронила самых знаменитых своих сыновей. На могиле был поставлен памятник из черного мрамора с надписью.: «Здесь покоится, перенесенный верными руками по суше и по морю, прах доктора Давида Ливингстона - миссионера, путешественника и друга человечества…»

Его дневник, под названием «Последнее путешествие Давида Ливингстона», был издан в 1774 году.

Давид Ливингстон является крупнейшим исследователем Африки. Его путешествия и открытия совершенно преобразили карту африканского материка.

Почти тридцать лет своей жизни посвятил Ливингстон изучению Африки. Он прошел по этой стране более сорока пяти тысяч километров и присоединил к известным до него областям земной поверхности полтора миллиона квадратных километров новых пространств.