«Бремя страстей человеческих» Сомерсет Моэм. Сомерсет моэм - бремя страстей человеческих Бремя страстей человеческих уильям

Для чего мы живём? Что нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливым? Удовлетворение своих собственных потребностей или всё же жертвенность личными амбициями ради блага других людей? А может что-то среднее между этим? О нелёгком, полном искушений, поиске собственной дороги в жизни, пишет в романе «Бремя страстей человеческих» великий английский писатель, Сомерсет Моэм.

Смысл в жизни ищут те, кто не испытывает чувства радости, любви и счастья. Кому тяжело на этом свете жить. Филип Кэри, главный герой произведения «Бремя страстей человеческих» полностью подпадает под данную категорию. Он тот, кто на себе прочувствовал боль, отчаяние одиночества. С ранних лет этот мальчик остался сиротой, и был взят на воспитание своим дядюшкой-священником. Последний же не испытывал к ребёнку особых чувств, и поэтому Филип был предоставлен самому себе. Спасением для него стали книги. Когда этого ребёнка отдали в школу, сверстники также стали насмехаться над ним из-за его хромоты. Этот маленький мальчик стал думать, что страдания — его судьба, карма. Он постоянно просит Бога сделать его здоровым, но не получает ответа на свои мольбы…

Так тяжело понять, что Вселенная хочет тебя, если ты постоянно чувствуешь боль… Знакомство с новыми людьми меняет уже повзрослевшего главного героя романа Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих». Своих обретённых знакомых он считает незаурядными, талантливыми личностями, не замечая, что необычность англичанина Хейуорда — всего лишь поза, за которой скрывается пустота, а Кроншоу — законченный циник и материалист. Последний вменяет Филипу то, что он отрёкся от Бога, но всё равно в душе сохранил христианскую мораль. Кроншоу говорит своему приятелю о том, что всё подчинено своим эгоистичным инстинктам. Даже, если ты делаешь кому-то доброе дело, например, даёшь бедному милостыню, то это сделано именно для собственного удовлетворения и самоуспокоения. Один пьёт виски для собственного удовольствия, другой помогает бедным. В последнем случае такого человека будут считать добродетельным, не особо задумываясь над тем, зачем он это на самом деле делает. Такие взгляды новых приятелей внесли разброд в душу главного героя, однако такое существование также не приносит морального успокоения молодому человеку…

Осознание бесцельности жизни приводит Филипа к фатализму. Он не плачет по утраченным идеалам молодости, а принимает своё существование таким, как есть. Однако счастья при этом почувствовать не может. Женщины, к которым он испытывал сильные чувства, обманывали его и приносили лишь боль и страдания. Особенно это касается Милдред, которая попросту пользовалась этим человеком… Однако неспроста говорят, что без страданий нет настоящей радости и любви. Без душевных мук ты никогда не будешь ценить тихого, спокойного счастья. Так и произошло с главным героем истории Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих», — ценой слишком долгих, тяжёлых разочарований молодой человек пришёл к пониманию, что смыслом всего нашего существования являются, конечно же, взаимные чувства… Наконец-то Филип почувствует душевное спокойствие…

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Одним из лучших романов Уильяма Сомерсета Моэма считается «Бремя страстей человеческих», который был написан в начале 20 века, но до сих пор поднимает актуальные вопросы. Из его названия уже примерно понятно, о чем пойдет речь, но всю глубину и широкомасштабность произведения можно оценить лишь после прочтения.

Писатель рассказывает о жизни Филипа Кэри, начиная с его детства и до более взрослого возраста. Вместе с главным героем переживаешь все то, что было в его жизни. Кажется, что его мысли становятся твоими собственными, и ты продолжаешь размышления, даже закрыв книгу. Его чувства пронизывают душу. С одной стороны, всё это кажется понятным, но с другой – поступки Филипа вызывают много вопросов и иногда недоумение.

Филип остался сиротой, к тому же он имеет и физический недостаток. Мальчик оказался на попечении у людей, которые не могли дать ему должной любви и тепла. С детства он знал, что такое насмешки, унижение и жалость. Он замкнулся в себе и стал читать книги. В глубине души он стремился к людям, был готов принять любого, кто его полюбит, но в то же время отгораживался от них.

Вся жизнь Филипа превратилась в поиск самого себя, своего призвания. Он много чего пробовал, но забрасывал, не добившись успеха, понимая, что это дело не для него. Он побывал в разных местах, общался с разными людьми, которые оказывали на него определенное влияние. Филип прошел путь от верующего в бога до циника. Он задумывался о том, что же можно считать общественной моралью, добром и злом, так ли уж точны эти понятия или границы слишком размыты. Вместе с его размышлениями к читателям приходит множество собственных мыслей, заставляющих задаваться сложными и неоднозначными вопросами.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Бремя страстей человеческих" Моэм Уильям Сомерсет бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Год написания:

1915

Время прочтения:

Описание произведения:

"Бремя страстей человеческих" - это роман, написанный в 1915 году английским писателем Уильямом Сомерсетом Моэмом. Наиболее известное произведение у Моэма. Главным героем романа является Филип Кэри. Он сирота, и к тому же хромой. Книга прослеживает события его жизни с детских лет до поры студенчества.

Главный герой Филип Кэри много размышляет и кидается из стороны в сторону, чтобы понять смысл своей жизни. Его ждут разочарования и утраченные иллюзии, но это стоит ответа на самый главный в жизни вопрос. Читайте краткое содержание романа "Бремя страстей человеческих".

Краткое содержание романа
Бремя страстей человеческих

Действие происходит в начале XX в.

Девятилетний Филип Кэри остается сиротой, и его отправляют на воспитание к дяде-священнику в Блэкстебл. Священник не испытывает к племяннику нежных чувств, но в его доме Филип находит множество книг, которые помогают ему забыть об одиночестве.

В школе, куда отдали мальчика, однокашники издеваются над ним (Филип хром от рождения), отчего он становится болезненно робок и застенчив - ему кажется, что страдания - удел всей его жизни. Филип молит Бога сделать его здоровым, и в том, что чуда не происходит, винит одного себя - он думает, что ему не хватает веры.

Он ненавидит школу и не хочет поступать в Оксфорд. Вопреки желанию дяди, он стремится поучиться в Германии, и ему удается настоять на своем.

В Берлине Филип подпадает под влияние одного из своих соучеников, англичанина Хэйуорда, который кажется ему незаурядным и талантливым, не замечая, что нарочитая необычность того - лишь поза, за которой не стоит ничего. Но споры Хэйуорда и его собеседников о литературе и религии оставляют огромный след в душе Филипа: он вдруг понимает, что больше не верит в Бога, не боится ада и что человек отвечает за свои поступки только перед собой.

Пройдя курс в Берлине, Филип возвращается в Блэкстебл и встречает там мисс Уилкинсон, дочь бывшего помощника мистера Кэри. Ей около тридцати, она жеманна и кокетлива, поначалу она не нравится Филипу, но тем не менее вскоре становится его любовницей. Филип очень горд, в письме Хэйуорду он сочиняет красивую романтическую историю. Но когда реальная мисс Уилкинсон уезжает, чувствует огромное облегчение и грусть оттого, что реальность так не похожа на мечты.

Дядя, смирившись с нежеланием Филипа поступать в Оксфорд, отправляет его в Лондон обучаться профессии присяжного бухгалтера. В Лондоне Филипу плохо: друзей нет, а работа наводит нестерпимую тоску. И когда от Хэйуорда приходит письмо с предложением уехать в Париж и заняться живописью, Филипу кажется, что это желание давно зрело в душе у него самого. Проучившись лишь год, он, несмотря на возражения дяди, уезжает в Париж.

В Париже Филип поступил в художественную студию «Амитрино»; освоиться на новом месте ему помогает Фанни Прайс - она очень некрасива и неопрятна, ее терпеть не могут за грубость и огромное самомнение при полном отсутствии способностей к рисованию, но Филип все равно благодарен ей.

Жизнь парижской богемы изменяет мировоззрение Филипа: он больше не считает этические задачи основными для искусства, хотя смысл жизни по-прежнему видит в христианской добродетели. Поэт Кроншоу, не согласный с такой позицией, предлагает Филипу для постижения истинной цели человеческого существования посмотреть на узор персидского ковра.

Когда Фанни, узнав, что летом Филип с приятелями уезжает из Парижа, устроила безобразную сцену, Филип понял, что она влюблена в него. А по возвращении он не увидел Фанни в студии и, поглощенный занятиями, забыл о ней. Через несколько месяцев от Фанни приходит письмо с просьбой зайти к ней: она три дня ничего не ела. Придя, Филип обнаруживает, что Фанни покончила с собой. Это потрясло Филипа. Его мучает чувство вины, но больше всего - бессмысленность подвижничества Фанни. Он начинает сомневаться и в своих способностях к живописи и обращается с этими сомнениями к одному из учителей. И действительно, тот советует ему начать жизнь заново, ибо из него может получиться лишь посредственный художник.

Известие о смерти тети заставляет Филипа поехать в Блэкстебл, и в Париж он больше не вернется. Расставшись с живописью, он хочет изучать медицину и поступает в институт при больнице св. Луки в Лондоне. В своих философских размышлениях Филип приходит к выводу, что совесть - главный враг личности в борьбе за свободу, и создает себе новое жизненное правило: надо следовать своим естественным наклонностям, но с должной оглядкой на полицейского за углом.

Однажды в кафе он заговорил с официанткой по имени Милдред; она отказалась поддержать беседу, задев его самолюбие. Скоро Филип понимает, что влюблен, хотя прекрасно видит все ее недостатки: она некрасива, вульгарна, ее манеры полны отвратительного жеманства, ее грубая речь говорит о скудости мысли. Тем не менее Филип хочет получить ее любой ценой, вплоть до женитьбы, хотя и осознает, что это будет гибелью для него. Но Милдред заявляет, что выходит замуж за другого, и Филип, понимая, что главная причина его мучений - уязвленное тщеславие, презирает себя не меньше, чем Милдред. Но нужно жить дальше: сдавать экзамены, встречаться с друзьями…

Знакомство с молодой симпатичной женщиной по имени Нора Несбит - она очень мила, остроумна, умеет легко относиться к жизненным неурядицам - возвращает ему веру в себя и залечивает душевные раны. Еще одного друга Филип находит, заболев гриппом: за ним заботливо ухаживает его сосед, врач Гриффитс.

Но Милдред возвращается - узнав, что она беременна, ее нареченный сознался, что женат. Филип оставляет Нору и принимается помогать Милдред - так сильна его любовь. Новорожденную девочку Милдред отдает на воспитание, не испытывая к дочери никаких чувств, но зато влюбляется в Гриффитса и вступает с ним в связь. Оскорбленный Филип тем не менее втайне надеется, что Милдред снова вернется к нему. Теперь он часто вспоминает о Hope: она любила его, а он поступил с ней гнусно. Он хочет вернуться к ней, но узнает, что она помолвлена. Скоро до него доходит слух, что Гриффитс порвал с Милдред: она быстро надоела ему.

Филип продолжает учиться и работать ассистентом в амбулатории. Общаясь со множеством самых разных людей, видя их смех и слезы, горе и радость, счастье и отчаяние, он понимает, что жизнь сложнее абстрактных понятий о добре и зле.

В Лондон приезжает Кроншоу, который наконец собрался издать свои стихи. Он очень болен: перенес воспаление легких, но, не желая слушать врачей, продолжает пить, ибо только выпив, становится самим собой. Видя бедственное положение старого друга, Филип перевозит его к себе; тот вскоре умирает. И опять Филипа угнетает мысль о бессмысленности его жизни, и изобретенное при аналогичных обстоятельствах жизненное правило теперь кажется ему глупым.

Филип сближается с одним из своих пациентов, Торпом Ательни, и очень привязывается к нему и его семье: гостеприимной жене, здоровым веселым детям. Филипу нравится бывать у них в доме, греться у их уютного очага. Ательни знакомит его с картинами Эль Греко. Филип потрясен: ему открылось, что самоотречение не менее страстно и решительно, чем покорность страстям.

Вновь встретив Милдред, которая теперь зарабатывает на жизнь проституцией, Филип из жалости, уже не испытывая к ней прежних чувств, предлагает ей поселиться у него в качестве прислуги. Но она не умеет вести хозяйство и не желает искать работу. В поисках денег Филип начинает играть на бирже, и первый опыт ему удается настолько, что он может позволить себе и прооперировать больную ногу и поехать с Милдред к морю.

В Брайтоне они живут в отдельных комнатах. Милдред это злит: она хочет убедить всех, что Филип - ее муж, и по возвращении в Лондон пытается его соблазнить. Но это ей не удается - теперь Филип испытывает к ней физическое отвращение, и она в ярости уходит, устроив погром в его доме и забрав ребенка, к которому Филип успел привязаться.

Все сбережения Филипа ушли на переезд из квартиры, которая вызывает у него тяжелые воспоминания и к тому же слишком велика для него одного. Чтобы как-то поправить положение, он вновь пытается играть на бирже и разоряется. Дядя отказывает ему в помощи, и Филип вынужден оставить учебу, съехать с квартиры, ночевать на улице и голодать. Узнав о бедственном положении Филипа, Ательни устраивает его на работу в магазин.

Весть о смерти Хэйуорда заставляет Филипа снова задуматься о смысле человеческой жизни. Он вспоминает слова уже умершего Кроншоу о персидском ковре. Сейчас он толкует их так: хотя человек и плетет узор своей жизни бесцельно, но, вплетая различные нити и создавая рисунок по своему усмотрению, он должен удовлетворяться этим. В уникальности рисунка и состоит его смысл.

Тогда же происходит последняя встреча с Милдред. Она пишет, что больна, что ее ребенок умер; кроме того, придя к ней, Филип выясняет, что она вернулась к прежним занятиям. После тягостной сцены он уходит навсегда - этот морок его жизни наконец рассеивается.

Получив наследство после смерти дяди, Филип возвращается в институт и, окончив учебу, работает ассистентом у доктора Саута, причем настолько успешно, что тот предлагает Филипу стать его компаньоном. Но Филип хочет отправиться путешествовать, «дабы обрести землю обетованную и познать самого себя».

Между тем старшая дочь Ательни, Салли, очень нравится Филипу, и однажды на сборе хмеля он поддается своим чувствам… Салли сообщает, что беременна, и Филип решает принести себя в жертву и жениться на ней. Потом оказывается, что Салли ошиблась, но Филип почему-то не чувствует облегчения. Вдруг он понимает, что брак - не самопожертвование, что отказ от выдуманных идеалов ради семейного счастья если и является поражением, то оно лучше всех побед… Филип просит Салли стать его женой. Она соглашается, и Филип Кэри наконец обретает ту обетованную землю, к которой так долго стремилась его душа.

Обращаем ваше внимание, что краткое содержание романа "Бремя страстей человеческих" не отражает полной картины событий и характеристику персонажей. Рекомендуем вам к прочтению полную версию произведения.

Филип никак не мог забыть рассказ мисс Уилкинсон. Правда, она оборвала его на половине, но то, чего она не досказала, было и так ясно, и Филип почувствовал, что он шокирован. Это могла себе позволить замужняя женщина – Филип прочел немало французских романов и знал, что во Франции такое поведение казалось делом обычным, – но мисс Уилкинсон была не замужем, англичанка и к тому же дочь священника. Потом его осенила мысль, что молодой художник – по-видимому, не первый и не последний ее любовник, и у него даже дух захватило; никогда еще он не пробовал взглянуть на мисс Уилкинсон с этой стороны; он и не представлял себе, что с ней можно завести роман. По своей наивности он так же мало сомневался в правдоподобии ее рассказа, как и во всем, что прочел в книгах; он злился, что с ним никогда не случалось таких удивительных приключений. Стыдно было подумать, что, если мисс Уилкинсон снова потребует отчета о его похождениях в Гейдельберге, ему нечего будет ей рассказать. Правда, Филип обладал некоторым воображением, но все же он не надеялся убедить ее, будто погряз в пороках: женщины обладали такой дьявольской интуицией – он читал и об этом! – и она с легкостью обнаружит, что он привирает. Он краснел как рак при мысли о том, что она станет посмеиваться над ним исподтишка.

Мисс Уилкинсон играла на пианино и пела слегка надтреснутым голосом романсы Массне, Бенжамена Годара и Огюсты Ольмес; Филип их слышал впервые; вдвоем они проводили за пианино долгие часы. Как-то раз она спросила, есть ли у него голос, и пожелала это проверить. Сказав, что у него приятный баритон, она предложила давать ему уроки. Сначала, застеснявшись, он было отказался, но она настояла на своем и стала заниматься с ним каждое утро после завтрака. Мисс Уилкинсон была врожденным педагогом, и он почувствовал, какая она отличная гувернантка. В ее преподавании были система и настойчивость. Хотя она так привыкла говорить с французским акцентом, что никогда уже об этом не забывала, с нее сходила вся ее слащавость, как только начинался урок. Тут ей было не до глупостей. У нее появлялся повелительный тон, она пресекала малейшее невнимание и корила за неаккуратность. Она знала свое дело и заставляла Филипа петь гаммы и вокализы.

Когда кончался урок, она без всякого усилия снова принималась зазывно улыбаться, голос ее опять становился мягким и вкрадчивым, но Филипу не так легко было перестать чувствовать себя учеником, как ей – учительницей. Новое обличье мисс Уилкинсон не совпадало с тем образом, который создали ее рассказы. Он стал приглядываться к ней внимательнее. Она куда больше нравилась ему по вечерам. Утром на ее лице отчетливо видны были морщины, да и кожа на шее казалась дряблой. Ему бы хотелось, чтобы она не выставляла свою шею напоказ, но погода стояла жаркая и она носила блузки с большим вырезом. Ей нравилось одеваться в белые платья, но по утрам этот цвет был ей не к лицу. Вечером, надев нарядное платье и гранатовое ожерелье на шею, она казалась почти хорошенькой, кружева на груди и у локтя придавали ей мягкую женственность, а запах духов был волнующим и напоминал о дальних странах (в Блэкстебле никто не употреблял ничего, кроме одеколона, да и то лишь по воскресеньям или разве еще от головной боли). Мисс Уилкинсон тогда и в самом деле выглядела совсем молодой.

Филипа очень занимал ее возраст. Он складывал двадцать и семнадцать, и никак не мог удовлетвориться итогом. Не раз он допрашивал тетю Луизу, почему она думает, что мисс Уилкинсон уже тридцать семь лет: на вид ей не дашь больше тридцати; к тому же иностранки, как известно, стареют быстрее англичанок, а мисс Уилкинсон так долго жила за границей, что может сойти за иностранку. Лично он не дал бы ей больше двадцати шести.

– Нет, ей куда больше, – отвечала тетя Луиза.

Филип не верил своим дяде и тете. Им помнилось отчетливо лишь то, что мисс Уилкинсон носила косу, когда они жили в Линкольншире. Но ей могло быть тогда лет двенадцать: дело было так давно, а на память священника вообще нельзя было полагаться. Они утверждают, что с тех пор прошло двадцать лет, но люди любят округлять; может быть, прошло всего лет восемнадцать, а то и семнадцать. Семнадцать плюс двенадцать – всего-навсего двадцать девять, а это, черт возьми, еще не старость. Клеопатре было сорок восемь, когда Антоний ради нее отрекся от власти над миром.

Лето было чудесное. Изо дня в день стояла жаркая, безоблачная погода, но зной смягчался близостью моря; от него шла бодрящая свежесть, и августовское солнце совсем не утомляло. В саду был бассейн, в нем журчал фонтан и росли лилии, а у самой поверхности воды грелись на солнце золотые рыбки. После обеда Филип и мисс Уилкинсон, захватив из дому пледы и подушки, устраивались на лужайке в тени высокой изгороди из роз. Там они читали, болтали и курили – священник не выносил табачного дыма; он считал курение отвратительной привычкой и часто повторял к месту и не к месту, что стыдно быть рабом своих привычек. При этом он забывал, что сам был рабом своего пристрастия к чаю.

Однажды мисс Уилкинсон дала Филипу «La vie de Bohème». Она нашла книгу случайно, роясь в шкафу священника: мистер Кэри купил ее у букиниста заодно с другими книгами и целых десять лет не открывал.

Филип принялся читать увлекательный, плохо написанный и нелепый шедевр Мюрже и сразу почувствовал его обаяние. Его покорила пестрая картина беззаботного недоедания, живописной нужды, не слишком целомудренной, но такой романтической любви и трогательная смесь высоких чувств и обыденного. Родольф и Мими, Мюзетта и Шонар! Одетые в причудливые костюмы времен Луи-Филиппа, они бродят по узким улицам Латинского квартала, находя убежище то в одной, то в другой мансарде, улыбаясь и проливая слезы, беспечные и безрассудные. Кто перед ними устоит? Лишь перечтя эту книгу в зрелости, вы увидите, как грубы их развлечения и пошлы их души, тогда вы почувствуете, как никчемен весь этот веселый хоровод, поймете, до чего ничтожны они как художники и как люди.

Филип бредил этой книгой.

– Разве вы не хотели бы поселиться в Париже вместо Лондона? – спросила мисс Уилкинсон, посмеиваясь над его восхищением.

– Сейчас уже поздно, даже если бы я и хотел, – ответил он.

Целые две недели после того, как он вернулся из Германии, они с дядей обсуждали его будущее. Он окончательно отказался поступать в Оксфорд, и сейчас, когда исчезли все виды на получение стипендии, даже мистер Кэри пришел к выводу, что Филипу это не по средствам. Ему досталось от родителей всего две тысячи фунтов, и, хотя они были помещены в закладные, приносившие пять процентов в год, он не мог свести концы с концами, не трогая основного капитала. Теперь его состояние немного уменьшилось. Было бы глупо целых три года тратить по двести фунтов – университетская жизнь в Оксфорде обошлась бы ему не дешевле – и в конце концов по-прежнему не иметь доходной профессии. Он горел нетерпением отправиться в Лондон. Миссис Кэри считала, что для джентльмена были возможны только четыре профессии: армия, флот, суд и церковь. К этому списку она соглашалась добавить медицину, поскольку ее зять был врачом, но не могла забыть, что в дни ее молодости никто не считал врача джентльменом. Первые две профессии для Филипа были закрыты, а священником он сам наотрез отказывался стать. Оставалась профессия юриста. Местный врач заметил, что многие джентльмены идут теперь в инженеры, но миссис Кэри решительно воспротивилась.

– Мне не хотелось бы, чтобы Филип стал ремесленником, – сказала она.

– Нет, он должен получить настоящую профессию, – откликнулся и священник.

– Почему бы ему не сделаться врачом, как его отец?

– Ни за что, – сказал Филип.

Миссис Кэри этот отказ не огорчил. Адвокатура тоже как будто отпадала, поскольку он не собирался поступать в Оксфорд, а семейство Кэри было убеждено, что для успеха в этой области требовался диплом. В конце концов возникла мысль отдать его в учение к юристу. Было послано письмо Альберту Никсону – поверенному, который вел дела их семьи; вместе с блэкстеблским священником он был душеприказчиком покойного Генри Кэри; в письме спрашивали, не возьмет ли он Филипа в ученье. Через несколько дней пришел ответ, что у мистера Никсона нет вакансий и он решительно возражает против всей затеи в целом: юристов и так слишком много, и без капитала или связей в этой профессии невозможно пробиться выше должности старшего клерка; Филипу имеет смысл стать присяжным бухгалтером. Ни священник, ни его супруга понятия не имели, что это такое, да и Филип никогда не слышал о присяжных бухгалтерах. Но в следующем письме их поверенный объяснил, что рост современной торговли и промышленности и развитие акционерных обществ привели к созданию многочисленных бухгалтерских фирм для проверки расчетных книг и наведения в финансовых делах клиентов порядка, отсутствовавшего в старые времена. Несколько лет назад бухгалтеры получили королевские привилегии, и с тех пор с каждым годом эта профессия становилась все более уважаемой, процветающей и влиятельной. В бухгалтерской фирме, которая вот уже тридцать лет вела финансовые дела Альберта Никсона, как раз освободилась вакансия ученика, и ее готовы были предоставить Филипу за вознаграждение в триста фунтов стерлингов. Половина этой суммы возвращалась ему в течение пятилетнего обучения в виде жалованья. Будущее было не бог весть каким блестящим, но Филип сознавал, что ему надо на что-то решиться, а страстное желание жить в Лондоне побеждало все его сомнения. Священник запросил мистера Никсона, подходящая ли это профессия для джентльмена; мистер Никсон ответил, что после получения привилегий в бухгалтеры пошли люди, учившиеся в закрытых учебных заведениях и даже в университете; больше того, если работа Филипу не понравится и через год ему захочется уйти, Герберт Картер – так звали владельца бухгалтерской фирмы – готов вернуть половину денег, внесенных за учение. Это решило вопрос; условились, что Филип приступит к работе пятнадцатого сентября.

– У меня впереди целый месяц, – сказал Филип.

– И затем вы обретете свободу, а я вернусь к своему рабству, – заметила мисс Уилкинсон.

У нее был полуторамесячный отпуск, и она должна была уехать из Блэкстебла за день или за два до отъезда Филипа.

– Встретимся мы с вами когда-нибудь еще или нет? – добавила она.

– А почему бы нам не встретиться?

– Ах, не говорите об этом так прозаично. Никогда еще не видела более бесчувственного человека.

Филип покраснел: он боялся показаться мисс Уилкинсон молокососом. В конце концов она женщина молодая, иногда даже хорошенькая, а ему уже скоро двадцать лет; глупо только и делать, что беседовать об искусстве и литературе. Ему надо за ней поухаживать. Они столько говорили о любви. Она рассказала ему о молодом художнике с улицы Бреда и о портретисте, в семье которого так долго жила в Париже: этот попросил ее позировать, но с первого же сеанса стал так назойливо к ней приставать, что ей пришлось придумывать всякие отговорки, чтобы не оставаться с ним наедине. Мисс Уилкинсон, по-видимому, привыкла к вниманию мужчин. Сейчас она выглядела очень мило в соломенной шляпке с большими полями: день был жаркий – самый жаркий за все лето, – и на верхней губе у нее выступили капельки пота. Он вспомнил фрейлейн Цецилию и герра Суна. Филипу никогда не нравилась Цецилия как женщина – уж очень она была некрасива; но задним числом эта история казалась очень романтичной. Теперь вот и ему подвернулся случай завести интрижку. Мисс Уилкинсон была почти француженкой, и это придавало флирту с ней особую пикантность. Думая о мисс Уилкинсон по ночам в постели или же в саду над книгой, Филип чувствовал какое-то волнение, но стоило мисс Уилкинсон появиться, и роман с ней уже не казался ему таким заманчивым.

Во всяком случае, после того, что она ему рассказывала, ее вряд ли удивит, если он станет за ней ухаживать. Он подозревал, что она считает его просто чудаком и не понимает, почему он не делает никаких попыток; быть может, ему только кажется, но раза два за последние дни он прочел в ее глазах презрение.

– О чем вы задумались? – с улыбкой спросила мисс Уилкинсон.

– Не скажу, – ответил он.

Он думал, что ему надо тут же ее поцеловать, сразу! Интересно, хочет она этого или нет; и все же он не представлял себе, как можно взять да и поцеловать женщину – просто так, без всяких предисловий. Она еще подумает, что он взбесился, даст ему пощечину или пожалуется дяде. Интересно, как начинал ухаживать за фрейлейн Цецилией герр Сун. Вот будет номер, если она скажет дяде; он знал дядюшку и не сомневался, что тот сразу же поделится новостью с доктором и с Джозией Грейвсом – ну и болваном же будет тогда выглядеть Филип! Тетя Луиза не переставала твердить, что мисс Уилкинсон не меньше тридцати семи лет; он дрожал при мысли о том, что станет посмешищем всей округи, – чего доброго, еще скажут, будто она ему в матери годится!

– А все-таки о чем вы задумались? – улыбнулась мисс Уилкинсон.

– О вас, – храбро ответил он.

Во всяком случае, эти слова его ни к чему не обязывали.

– Что же вы обо мне думали?

– Вот и не скажу.

– Ах, негодник! – воскликнула мисс Уилкинсон.

Вот всегда так! Стоит ему собраться с духом, как она произносит слово, сразу напоминающее ему, что она – гувернантка. Когда он фальшиво поет гаммы, она тоже, шутя, зовет его негодником.

На этот раз он даже надулся.

– Прошу вас, – произнес он, – не обращайтесь со мной, как с ребенком.

– Вы сердитесь?

– Я вовсе не хотела вас обидеть.

Она протянула руку, и он ее пожал. Несколько раз за последнее время, когда они прощались перед сном, ему чудилось, что она слегка пожимает его руку; сейчас в этом не могло быть сомнений.

Он не знал, как быть дальше. Наконец-то ему подвернулся удобный случай; он будет последним дураком, если не воспользуется им; но все было не так, как он себе представлял, – проще, прозаичнее. В книгах он часто встречал описания любовных сцен, в себе же он не ощущал ничего похожего на половодье чувств, изображаемое авторами романов; страсть не кружила ему голову, да и мисс Уилкинсон не была его идеалом; он часто представлял себе огромные синие глаза и белоснежную кожу неведомой красавицы; воображал, как погружает лицо в густые, волнистые пряди ее каштановых волос. Но разве можно было погрузить лицо в волосы мисс Уилкинсон – они всегда казались ему какими-то липкими. И все же хорошо было бы завести интрижку; он уже заранее ощущал законную гордость, которую принесет ему эта победа. Он был обязан ее соблазнить. И он решил непременно поцеловать мисс Уилкинсон, правда, не сейчас, а вечером: в темноте будет легче; ну а дальше все пойдет как по маслу. Решено: он ее сегодня же поцелует. Филип дал себе клятву, что он ее поцелует.

Филип выработал план кампании. После ужина он предложил ей пройтись по саду. Мисс Уилкинсон согласилась, и они стали прогуливаться. Филип нервничал. Не известно почему, разговор никак не принимал нужного оборота; он решил раньше всего обнять ее за талию; но как это сделать, если она говорит о парусных состязаниях, назначенных на будущую неделю? Он коварно привел ее в самый темный уголок сада, но, когда они там очутились, мужество его покинуло. Потом они сели на скамейку, и стоило ему убедить себя, что настала решительная минута, как мисс Уилкинсон заявила, будто тут водятся уховертки, и они двинулись дальше. Они снова обошли весь сад, и Филип дал себе слово, что перейдет в атаку, прежде чем они дойдут до дальней скамейки, но возле дома их окликнула с порога миссис Кэри:

– Не лучше ли вам, молодые люди, вернуться? Ночью прохладно, вы можете простудиться.

– Может, и в самом деле лучше пойти домой? – сказал Филип. – Я вовсе не хочу, чтобы вы простудились.

У него невольно вырвался вздох облегчения. Все равно сегодня ничего не выйдет. Но позже, в своей комнате, он страшно на себя обозлился. Ну и дурак! Он ничуть не сомневался, что мисс Уилкинсон ждала его поцелуя – зачем бы она пошла с ним в сад? Недаром она всегда повторяла, что только французы умеют ухаживать за женщинами. Филип читал французские романы. Будь он французом, он схватил бы ее в объятия, страстно объяснился в любви и впился губами в ее затылок. Непонятно, почему французы всегда целуют дам в затылок? Лично он не видел в затылках ничего привлекательного. Конечно, французам куда легче вести себя таким образом – один французский язык чего стоит! Филип никак не мог отделаться от ощущения, что на английском языке любовные признания звучат как-то нелепо. Сейчас он уже сожалел, что затеял осаду мисс Уилкинсон и ее добродетели; первые две недели они провели так весело, а теперь его гнетет вся эта история. Но он не намерен сдаваться, не то он потеряет к себе всякое уважение; Филип бесповоротно решил, что завтра вечером поцелует ее во что бы то ни стало.

Проснувшись на другое утро, он увидел, что идет дождь; первая его мысль была о том, что они не сумеют вечером пойти в сад. За завтраком он был в отличном настроении. Мисс Уилкинсон передала через Мэри-Энн, что у нее болит голова и она останется в постели. Она спустилась только к вечернему чаю – бледная, в премиленьком капоте; но к ужину совсем поправилась, и за столом было очень весело. После молитвы мисс Уилкинсон заявила, что сразу ляжет спать и, прощаясь, поцеловала миссис Кэри. Затем она повернулась к Филипу.

– Боже мой! – вскричала она. – Я чуть было не поцеловала и вас тоже.

– Почему же вы этого не сделали? – спросил он.

Она засмеялась и протянула ему руку. Он совершенно отчетливо почувствовал ее пожатие.

На следующий день в небе не было ни облачка, а сад после дождя был полон благоухания и прохлады. Филип пошел на пляж, а вернувшись домой после купания, пообедал за двоих. После обеда ожидали гостей, чтобы поиграть в теннис, и мисс Уилкинсон надела свое лучшее платье. Она в самом деле умела одеваться, и Филип не мог не заметить, как изящно она выглядела рядом с женой помощника священника и замужней дочерью врача. Она приколола две розы к корсажу и сидела в плетеном кресле возле корта, раскрыв красный зонтик, – ее лицо было очень выгодно освещено. Филип любил играть в теннис. Несмотря на хорошую подачу, ему приходилось играть у самой сетки, так как бегал он неуклюже; но там хромота не мешала ему, и он редко пропускал мяч. На этот раз он остался очень доволен тем, что выиграл все партии. Когда принесли чай, Филип, разгоряченный после игры, еще с трудом переводя дух, растянулся у ног мисс Уилкинсон.

– Вам идет спортивный костюм, – сказала она. – Вы сегодня очень мило выглядите.

Филип покраснел от удовольствия.

– Могу от души вернуть вам комплимент. Вы выглядите просто очаровательно.

Она улыбнулась и подарила его долгим взглядом.

После ужина Филип настоял на вечерней прогулке.

– Разве вы мало набегались за день? – спросила она.

– Ночью в саду так чудесно. Все небо в звездах.

Он был в превосходном настроении.

– Знаете, миссис Кэри бранила меня из-за вас, – сказала мисс Уилкинсон, когда они шли по огороду. – Она говорит, что мне не следует с вами флиртовать.

– А разве вы со мной флиртуете? Я и не заметил.

– Она пошутила.

– С вашей стороны было жестоко не поцеловать меня вчера вечером.

– Если бы вы только видели, как на меня взглянул ваш дядюшка!

– Только это вам и помешало?

– Я предпочитаю целоваться без свидетелей.

– Здесь никого нет.

Филип обнял ее за талию и поцеловал в губы. Она тихонько рассмеялась и не сделала попытки вырваться. Все получилось совершенно естественно. Филип был очень горд. Он сказал, что поцелует ее, и поцеловал. Это оказалось совсем просто – проще всего на свете. Жаль, что он не сделал этого раньше. Он поцеловал ее снова.

– Не надо, – сказала мисс Уилкинсон.

– Почему?

– Потому, что мне это нравится, – рассмеялась она.

Ательни и Филип опустились в огромные монастырские кресла, Салли принесла им две тарелки с ростбифом, йоркширским пудингом, печеным картофелем и капустой. Ательни вынул из кармана шестипенсовик и послал ее за кувшином пива.

– Нет, я всегда ем отдельно. Люблю старинные обычаи. Мне кажется, женщинам вообще не следует сидеть за столом с мужчинами: это губит беседу, да и для них самих это вредно. Набираются всяких идей, а женщинам всегда не по себе, когда у них в голове заведется какая-нибудь мысль.

Хозяин и гость с аппетитом принялись за обед.

– Вы когда-нибудь ели такой йоркширский пудинг? – спросил Ательни. – Никто не умеет так его готовить, как моя жена. Вот что получаешь, когда женишься не на светской даме. Вы ведь заметили, что она не светская дама?

Вопрос был щекотливый, и Филип не знал, что ответить.

– Я как-то об этом не думал, – неуверенно сказал он.

Ательни рассмеялся. У него был на редкость заразительный смех.

– Нет, она не светская дама и даже вовсе на даму не похожа. Отец ее ходил за плугом, и она так никогда и не научилась говорить по-городскому. У нас было двенадцать детей, девять из них живы. Я сказал, что пора остановиться, но она женщина упрямая, да это и вошло у нее в привычку – думаю, она не успокоится, пока не народит человек двадцать.

– Видали вы когда-нибудь такую хорошенькую, крепкую девчурку? Ей только пятнадцать, а можно дать все двадцать. Поглядите на ее щеки. Ни разу в жизни ничем не хворала. Вот повезет тому, кто на ней женится, правда, Салли?

Салли слушала все это с легкой сдержанной улыбкой, не слишком смущаясь

– ибо давно уже привыкла к отцовским выходкам, – но вела себя так естественно и скромно, что на нее приятно было смотреть.

– У тебя остынет обед, – сказала она, освобождаясь из его объятий. – Позови, когда пора будет подавать сладкое, ладно?

Мужчины остались одни, и Ательни поднес к губам оловянную пивную кружку. Он сделал большой глоток.

– Честное слово, на свете нет ничего лучше английского пива, – сказал он. – Возблагодарим господа за простые маленькие радости – за ростбиф и рисовый пудинг, за хороший аппетит и за пиво. Прежде я был женат на светской даме. Бог ты мой! Не женитесь на светской даме, мой мальчик!

Филип смеялся. Его веселила эта сцена: смешной человечек в своем странном наряде, комната со старинной резной панелью, испанская мебель, английская еда; во всем этом вместе взятом была какая-то удивительная несуразность.

– Вы смеетесь, мой мальчик, вы не можете себе представить брака с женщиной из низов. Вам нужна жена, которая была бы вам ровней по духу. Голова у вас забита всякими бреднями насчет товарищества между мужчиной и женщиной. Чепуха, мой мальчик! Мужчине вовсе не хочется разговаривать с женой о политике, и какое мне дело до взглядов Бетти на дифференциальное исчисление? Мужчине нужна жена, которая умеет вкусно готовить обед и воспитывать детей. Я знаю это по опыту. Давайте перейдем к сладкому.

Он хлопнул в ладоши, и вошла Салли. Когда она убирала тарелки, Филип хотел подняться и помочь, но Ательни его остановил.

– Предоставьте это ей, мой мальчик. Салли, ты ведь не хочешь, чтобы он путался у тебя под ногами? Она вовсе не сочтет вас грубияном, если вы будете спокойно сидеть на месте, пока она подает к столу. К черту рыцарство! Верно, Салли?

– Да, отец, – потупившись, ответила она.

– А ты понимаешь, о чем я говорю?

– Нет. Но ты же знаешь – мать не любит, когда ты чертыхаешься.

Ательни громко расхохотался. Салли принесла тарелки с рисовым пудингом

– пряным, жирным и сочным. Ательни с аппетитом принялся его уплетать.

– Один из законов этого дома гласит, что воскресный обед у нас всегда один и тот же. Это наш ритуал. Ростбиф и рисовый пудинг – пятьдесят воскресений в году. В пасхальное воскресенье – телятина с зеленым горошком, на Михайлов день – жареный гусь с яблочным соусом. Так мы поддерживаем народные традиции. Когда Салли выйдет замуж, она позабудет много премудростей, которым я ее учил, но всегда будет помнить, что, если человек хочет быть добрым и веселым, ему надо есть по воскресеньям ростбиф и рисовый пудинг.

– Крикни, когда пора будет подавать сыр, – бесстрастно сказала Салли.

– Знаете легенду о зимородке? – спросил Ательни; Филип уже привык к тому, что он перескакивает с одного предмета на другой. – Когда зимородок летит над морем и выбивается из сил, самка подлетает к нему снизу, подхватывает и несет его на своих крепких крыльях. Вот чего ждет от жены и мужчина. Я прожил с первой женой три года. Она была настоящая леди, имела тысячу пятьсот фунтов в год, и мы давали званые обеды в нашем красном кирпичном домике в Кенсингтоне. Она была очаровательной женщиной; все так утверждали – адвокаты и их жены, которых мы угощали обедами, баловавшиеся литературой биржевые маклеры и подававшие надежды юные политики; ох, какая это была очаровательная женщина! Она заставляла меня ходить в церковь во фраке и в цилиндре, водила на концерты классической музыки, особенно же она любила воскресные лекции. Каждое утро она садилась завтракать ровно в восемь тридцать, а если я опаздывал, мне подавали завтрак холодным; она читала те книги, которые полагается читать, восхищалась теми картинами, которыми полагается восхищаться, обожала ту музыку, которую полагается обожать. Боже мой, как надоела мне эта женщина! Она и сейчас все такая же очаровательная и по-прежнему живет в красном кирпичном домике в Кенсингтоне, где стены оклеены модными обоями, увешаны модными гравюрами, а за обедом собирается все та же премилая маленькая компания и к столу подают телятину под бешемелью и мороженое из ресторана – совсем как двадцать лет назад.

Филип не стал спрашивать, как расстроился этот неудачный брак, но Ательни и не подумал ничего скрывать.

Салли принесла чеддерский сыр, и Ательни продолжал свою речь:

– Величайшее заблуждение на свете – считать, что без денег нельзя вырастить детей. Деньги нужны, чтобы сделать из них леди и джентльменов, но я не желаю, чтобы мои дети были леди и джентльмены. Через год Салли будет зарабатывать себе на жизнь. Она поступит в учение к портнихе, правда, Салли? А мальчики послужат своей родине. Хочу, чтобы все они пошли во флот; жизнь там веселая и здоровая, пища хорошая, жалованье тоже, а к концу своих дней они будут обеспечены пенсией.

Филип закурил трубку. Ательни скручивал себе сигареты из гаванского табака. Салли убрала со стола. Филип был человек скрытный, и такая словоохотливость его смущала. Удивительное создание этот Ательни со своим чужеземным видом и мощным голосом в крохотном теле, со своей кичливостью и высокопарной речью! Во многом он напоминал Филипу Кроншоу. У него та же независимость мысли, та же любовь к веселой, беспорядочной жизни; но у Ательни куда более жизнерадостный характер и куда менее утонченный ум, чем у Кроншоу: он не питал той склонности к отвлеченным материям, которая делала беседу с поэтом такой увлекательной. Ательни очень гордился своим древним родом. Он показал Филипу несколько фотографий усадьбы Елизаветинской эпохи и заявил:

В стенной панели был потайной шкафчик; он достал оттуда свиток со своей родословной и показал его Филипу с ребяческим удовольствием. Родословная и в самом деле была внушительная.

– Видите, как повторяются наши семейные имена – Торп, Ательстан, Гарольд, Эдвард; я дал их своим мальчикам. А девочкам, как видите, я дал имена испанские.

В душе Филипа шевельнулось неприятное подозрение, что вся эта история была только выдумкой, рассказанной, правда, без всякой низменной цели, просто из желания произвести впечатление, удивить, поразить. Ательни сообщил ему, что учился в знаменитой школе в Винчестере, но Филипу, тонко различавшему оттенки людского поведения, не верилось, что тот воспитывался в одном из лучших закрытых учебных заведений. Когда Ательни объяснял ему, какие родовитые браки заключали его предки, Филип подумал, не был ли он сыном какого-нибудь торговца в Винчестере, комиссионера или владельца угольного склада и просто однофамильцем тех именитых дворян, чье родословное дерево он показывал с такой гордостью.